Неизвестная Россия. История, которая вас удивит
Шрифт:
Уйти к сильному князю являлось абсолютной нормой, но московские государи, достигнув царского могущества, собрав отовсюду знать русской земли, отныне считают отходников и перебежчиков изменниками. Так, Иван Грозный в 1564 году пишет князю Курбскому, бежавшему в Литву: «Из-за одного какого-то незначительного гневного слова погубил не только свою душу, но и души своих предков, – ибо по Божьему изволению Бог отдал их души под власть нашему деду, великому государю, и они, отдав свои души, служили до своей смерти и завещали вам, своим детям, служить детям и внукам нашего деда. А ты все это забыл, собачьей изменой нарушив крестное целование, присоединился к врагам христианства». И главное, что произносит Грозный и что с тех пор является наиболее универсальным выражением смысла русской государственности: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же». Так князь Курбский, Рюрикович, как и Грозный, вместе со всем своим классом высшей
Впрочем, кроме Литвы, русским боярам ни отъехать, ни бежать было уже некуда. К тому времени единственный уцелевший удельный князь Владимир Старицкий, двоюродный брат Ивана, обязался договорами не принимать ни князей, ни бояр, ни прочих людей, отъезжавших из Москвы. Так впервые в нашей истории на Россию, пусть и боярскую, опустился железный занавес, превратив эмиграцию в драматический разрыв с родиной, предательство. Французский наемник на русской службе Жак Маржерет пишет в начале XVII века: «Все пути из России охраняются так строго, что без царского изволения невозможно из нее выехать. И в наше время никто носящий оружие не мог удалиться из страны». Соборное уложение 1649 года, официально вводившее «проезжие грамоты» – первые российские паспорта, – предусматривало смертную казнь для тех, кто «ездил… самоволством для измены или для иного какова дурна», а если не для измены, то «ему за то учинити наказание, бити кнутом, чтобы на то смотря, иным неповадно было таки делати». И здесь уже речь идет не только о знати, но обо всех людях.
Любопытно, что в Российской империи логика Грозного, несмотря на указ Петра III о вольности дворянства 1762 года, дожила до середины XIX века. В 1849 году император Николай I наложил арест на многомиллионное имущество своего политического оппонента и эмигранта Герцена. Александр Иванович назвал это «казацким коммунизмом» – я бы не отмахивался от этого определения, которое роднит и Грозного, и Николая I c большевиками, имеет параллели и в нашем времени. Неуважение к собственности в России – испокон веков есть и неуважение к личности. И наоборот. Известно, что «первой гильдии купец Николай Романов» в конечном итоге проиграл «императору» Ротшильду, который владел ценными бумагами Герцена. Впервые в русской истории царь был вынужден признать право своего подданного на нелояльность и уплатить причитающиеся по ценным бумагам деньги. В следующем году Герцен ответит решительным отказом вернуться в Россию – император, напуганный размахом революций в Европе, потребовал всех подданных возвратиться домой. Герцен добивается швейцарской натурализации и пишет в «Былом и думах»: «Кроме швейцарской натурализации, я не принял бы в Европе никакой, ни даже английской… Не скверного барина на хорошего хотел переменить я, а выйти из крепостного состояния в свободные хлебопашцы». И это пишет дальний родственник Романовых – отец Герцена, Иван Алексеевич Яковлев, происходил из того же рода, что первая жена Ивана Грозного и сам император Николай I.
Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй
Упомянутое выше Соборное уложение 1649 года завершает закрепощение русского крестьянства. 29 января была, наконец, закончена работа по его составлению и редактированию. А 30 января 1649 года в Лондоне был казнен король Карл I Стюарт, победила английская буржуазная революция. Таков разрыв между жизнью на Западе Европы и в России.
Советские историки изображали крепостное право проявлением феодальной общественно-экономической формации. Марксистская теория общественно-экономических формаций пыталась втиснуть бесконечно разнообразную историю человечества в прокрустово ложе исторического материализма, который, в частности, был призван оправдать захват власти большевиками, «научную закономерность» их диктатуры с последующим переходом к химере коммунизма. Однако наше крепостное право – качественно иное явление, нежели любая форма феодальной зависимости крестьянства в Западной Европе и объясняется прежде всего низкой плотностью населения при громадности российских пространств. Фактически речь идет о варианте рабовладения, по крайней мере в XVIII – первой половине XIX века. В 1790 году Радищев – эпиграф к его книге «Путешествие из Петербурга в Москву» я выбрал в качестве названия этой главы – обращался к помещикам с такими словами: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, – воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно».
Никакое внеэкономическое принуждение, которое реализовывалось в Западной Европе главным образом через отчуждение прерогатив государственной власти в пользу феодалов, не имело таких масштабов и интенсивности (нечто
Проблема крепостного права в России толком не осмыслена, несмотря на бесконечный и довольно бесплодный спор сторонников «указного» и «безуказного» закрепощения крестьян. Одно изложение аргументов сторон, кажется, отнимает у любого исследователя силы от подлинного понимания проблемы. Безусловным благом стало, наконец, обнаружение профессором Корецким ссылок на указ царя Федора Ивановича о запрещении крестьянского выхода от помещика в 90-х годах XVI века. Впрочем, и после того спор главным образом вяз в частностях. Взглянем на проблему иначе, чем принято в историографии.
В России с конца XVI века начинается прикрепление крестьян к земле. Вызвано оно было опасением, что свободное перемещение крестьян по всем громадным пространствам России подорвет военную мощь страны, поскольку тогдашнюю армию главным образом составляли помещики, получавшие земельные пожалования за несение своей службы «конно, хлебно, людно и оружно». Нужно было задержать и без того редкое население в Центральной России, обеспечить помещиков рабочими руками, а значит, гарантировать боеспособность их ополчения. Характерно, что Соборное уложение 1649 года разрешало феодалу отпускать на волю своих вотчинных крестьян, принадлежащих ему по «отечеству», но он не мог освободить крестьян поместных, данных ему за службу.
С конца XVII века прикрепление постепенно переходит от земли к личности помещика, поначалу, вероятно, с тем, чтобы облегчить владельцам крупных хозяйств перераспределение трудовых ресурсов в рамках своих владений. Перемену в правовом статусе крестьянина вполне осознает правительство. Петр I, пытавшийся своим указом 1721 года прекратить разлучение крестьянских семей, говорит, что крестьян продают, «яко скот». Указ не имел никаких последствий, положение крепостных только ухудшается. Имя для них найдено самим Петром – «скот». Император осуждает нравы своего времени, но в реальности бессилен что-либо изменить. Неразвитость государственных институтов и бюрократии толкает Петербург к тому, чтобы введенная Петром подушная подать собиралась с крестьян не напрямик, а при посредстве помещиков. То есть государство, вольно или невольно, усиливает личную власть господ над крепостными. Дворяне были сравнительно малочисленны, зависели от милостей государя, а потому они легче поддавались правительственному контролю, чем многомиллионная масса крестьянства. В правление Елизаветы Петровны крестьяне перестали приносить присягу при престолонаследии, от их имени это делали помещики. Они также получили право ссылать крестьян «за предерзостные поступки» в Сибирь без всякого суда, то есть фактически государство передало свои судебные функции дворянству.
Сама регулярная армия, созданная Петром в 1705 году, являла собой разновидность крепостной неволи. Впрочем, с ее формированием государство больше не стремится поддерживать военную мощь помещиков, поэтому уже при Петре поместье приравнивают к вотчине, то есть человеческий «скот» становится полной собственностью хозяев, не важно – вотчинный он или поместный. Теперь государство больше заботит создание ударной силы новой империи, и оно оплачивает тысячами душ государственных крестьян верность, инициативу и азарт всех этих птенцов гнезда Петрова и екатерининских орлов. Других ресурсов в распоряжении постоянно пустой казны просто не было. Массы крепостных сосредотачиваются в руках узкого круга высшей знати. В конце XVII века 535 помещиков владели 45 % крестьянских дворов, принадлежащих светским землевладельцам. В 1834 году на долю 3726 человек из 63 444 помещиков (столько всего их было в России) приходится 55,6 % ревизских душ, то есть больше половины крепостных мужского пола.
Сколько бы самые совестливые из Романовых ни морщили нос по поводу проклятого рабства, на деле они только расширяли крепостное право. Если Алексей Михайлович раздал 14 тысяч крестьянских дворов, то при его наследниках в XVIII веке счет пошел на сотни тысяч. С начала столетия и до воцарения Екатерины II помещикам было роздано 389 тысяч душ, при Екатерине – около 800 тысяч, при Павле I – 115 тысяч душ. Есть и более радикальная оценка экономиста Огановского, который полагал, что в XVIII веке помещики получили до 2 млн душ крестьян. Такова цена имперского скачка России. В европейскую цивилизацию страна входила на плечах рабов – по данным ревизии 1762–1764 годов, они составляли 97,46 % ее населения, включая государственных, дворцовых и монастырских крестьян.