Неизвестная война
Шрифт:
— Серафим, а здесь царские ассигнации в ходу? — поинтересовался я.
— А хрен его знает, — пожал плечами Корсаков. — В прошлом году в ходу были, а нынче не знаю.
— Трофеи нужны? Если нужны, забирай. Нашим пригодятся.
Корсаков только отмахнулся — потом, мол. Ну, потом, так потом. Лучше бы это оказались золотые червонцы, больше пользы и для подполья, и для меня.
Больше тайников не нашлось, хотя я вспомнил все потайные места, где они могли быть. Проверил крышку, ящики, даже ощупал стенки на предмет обнаружения потайных ниш. Среди бумаг тоже не
Теоретически, деловые бумаги могут содержать шифры, тайные коды, послания, но, скорее всего, они именно то, чем кажутся.
— Командир, а вот это что такое? — поинтересовался Корсаков, вытаскивая из-под книжного шкафа фотоальбом.
Альбом солидный, очень тяжелый, в переплете из натуральной кожи (м-да, опять заговариваюсь — разве в ту пору появилась искусственная?), с медными вычурными накладками. В общем-то, ничего сверхъестественного. Только зачем фотоальбомы засовывать под шкаф?
А внутри вместо семейных фотографий обнаружились почтовые карточки или, как их называли в ту пору, «Postkarte».
Я перетащил альбом на стол, принялся методически просматривать все страницы, а посткарты вытаскивать из прорезей, читать адреса и надписи на обороте и складывать в стопку.
Итак. Текст отсутствует. Обратный адрес везде: Warszawa. Poste restante. 12. Можно предположить, что «Варшава. До востребования». Сегодня это писали бы по-русски, но латинскими буквами. Зато картинки самые многообразные. Тут тебе и симпатичные барышни в польских национальных костюмах, усатые паны, словно сошедшие со страниц книг, козочки и овечки. Много детишек — мальчики, целомудренно чмокающие в щечку девочку, девочки, завязывающие бантик любимой кошке. А эта вообще прелесть — пухлый малыш, сидящий на горшке и зажимающий нос
Всего я насчитал девяносто две карточки, с разными иллюстрациями. Самая первая датирована осенью девятьсот седьмым годом, а последняя, августом пятнадцатого. В принципе, ничего удивительного. В сентябре одна тысяча пятнадцатого наша армия оставила Польшу. Получается, Зуев получал по одной карточке в месяц. И что бы это значило? Чистый лист может означать что угодно — все без изменений, или напротив, означал какое-то руководство к действию. Возможно, шифром служил не текст, а картинка или фотография. Ладно, это мы отложим в сторонку, при случае переправим на «Большую землю». Не думаю, что альбом может пригодится Советской России, но пусть шифровальщики ломают головы — авось, пригодится на будущее.
Почему Зуев не уничтожил карточки, хотя это следовало сделать? В рассуждение, что никто не обратит внимания? Или эти почтовые карточки дороги ему как память? Как-никак, закончил Варшавский университет, ностальгия, понимаете ли. Стоп, а если господин Зуев не англичанин, а этнический поляк, завербованный английской разведкой? В принципе, такое возможно. Отношение ляхов к России никогда не было доброжелательным, а
— Командир, полундра! — услышал я громкий шепот одного из парней, дежуривших у черного хода. — Похоже, господин директор сюда идет.
— Дверь запирай, пусть заходит, а потом хватайте и тащите ко мне, — приказал я, готовясь к встрече.
Донесся небольшой шум, но господин Зуев, судя по всему, даже не подумал сопротивляться.
— Господа, вы перепутали, — донесся до меня насмешливый голос директора. — Здесь не отделение банка, а библиотека.
Кажется, принял нас за грабителей. А не струсил директор, молодец!
Когда Платона Ильича ввели в его же собственный кабинет, и он, увидев меня, если и удивился, то не подал вида.
— Владимир Иванович! — нарочито громко вздохнул Зуев. — Я считал, что вы эмиссар Троцкого, а вы всего-навсего, взломщик?
— Так мы, пан директор, от скуки и на все руки. Кстати, приношу вам свои извинения.
— За что? — не понял директор. — Скорее, это я должен просить у вас прощения, что ваша миссия была сорвана.
— Полноте, — махнул я ручкой, словно герой плохой оперетты. — Мою миссию признали успешной, более того, даже наградили орденом.
— Командир, а чего ж ты молчал? — подал голос Серафим. — Это дело надо отметить. Ладно сам не пьешь, так хотя бы друзьям нальешь.
Корсаков, поймав мой взгляд, только вздохнул и прикусил язык.
— Я хотел извиниться, что принял шляхтича за англичанина, — произнес я, потом попытался пропеть, мешая русские и польские слова: — Еще Польша не сгинела, коль живем мы с вами, все, что враг у нас отнимет, мы вернем клинками.
Пан Платон сморщился, перевел взгляд на почтовые карточки, вздохнул:
— Да, я шляхтич и горжусь этим. А песню вы поете ужасно. А карточки... это все, что связывает меня с родиной. Как понимаю, Польшу я теперь не увижу?
— А вы планировали вернуться в Польшу через Британию? — зачем-то спросил я, хотя как по-другому? Не через Россию же ему переться. Не доедет. — Ладно, поставим вопрос иначе. Платон Ильич, вы хотите вернуться домой? Через Англию, Швецию, или Гренландию, мне все равно. Скажу сразу, что от вас требуется передать мне адреса, имена и пароли всех ваших агентов в России.
Зуев усмехнулся, сел на один из стульев и попытался залезть в карман, но был остановлен бдительным Корсаковым.
— Я хотел достать папиросу. Можете меня обыскать, но слово шляхтича — у меня нет оружия, — высокомерно произнес Зуев.
— Серафим, помоги пану Платону, — попросил я, и Корсаков вытащил из кармана моего бывшего директора кожаный портсигар. Открыл его и передал Зуеву.
Закуривая, директор библиотеки сказал:
— А с чего вы решили, товарищ чекист, что я возьму и выдам вам свои связи? Я — шляхтич, и этим все сказано!