Неизвестная война
Шрифт:
Пока добирались до материка, умер товарищ Стрелков. Перед смертью он очень переживал, что мы забрали карбасы у крестьян, не выписав им квитанции, лишив людей средства к существованию. Как они теперь жить-то станут? И мы не бандиты. Да, у нас возникла насущная необходимость в изъятии плавательных средств, но после гражданской войны Советская власть должна вернуть владельцам суденышки в целости и сохранности или компенсировать утрату денежными знаками, или чем-то иным. М-да, человек ты хороший, Петр Петрович, коммунист настоящий! Вот только, сколько мы подобных квитанций уже выписали? И на коней, и
Товарища Стрелкова мы схоронили на берегу одного из притоков. Могилу копать нечем, отыскали углубление в земле, тело обложили камнями, чтобы не добрались дикие звери, вот и все. Может, кто-то запомнит место, а после освобождения края от белых вернется сюда и перенесет прах Петра Петровича в город Архангельск? Возможно, но это будет потом.
Я даже не заморачивался, в каком закоулке водного лабиринта мы оказались — не то Большая Двинка, не то Кузнечиха, а есть еще какая-то Лодья или Ладья. Коли есть такие специальные люди, способные вывести нас на сушу, пусть и выводят.
Тридцать голодных мужиков — это не шутка. И вроде бы, река, рыба кругом. Одно только плохо — ловить ее нечем, а приставать к берегу, чтобы тратить время на изготовление каких-нибудь вершей или сетей, мы не рискнули. И так потратили несколько часов на похороны.
Первый день опасались погони, потом успокоились. Какая погоня? Что, у тюремщиков на Мудьюге где-то стоит паровой катер или припрятана канонерка? Пока они в Архангельск доложат о побеге, пока, то сё, пятое-десятое, мы уже далеко уплывем.
После двух дней скитаний карбасы вошли в какую-то мелкую речку, где днища заскрежетали по дну. Пришлось оставлять суда, высаживаться на сушу. Что ж, дальше пешком. Но вначале нужно немного отдохнуть и придумать хотя бы какую-нибудь еду.
Нашлись умельцы, соорудившие из веток нечто похожее на помесь сети и зонтика. Закинули в речку, наловили немного рыбы. Есть пришлось в сыром виде, но все лопали, не жаловались. Когда все было съедено, до кого-то дошло, что огонь могли развести, выстрелив из берданки! Как говорят, хорошая мысля приходит опосля. С другой стороны, сэкономили патрон, они нам еще понадобятся.
Немного насытив брюхо, собрались на совещание.
— Куда пойдем? — поинтересовался я, мысленно представляя карту Архангельской губернии.
Идти в Архангельск или Холмогоры нельзя, там белые. Остается Пинега, там уже наши. Главное, чтобы не уйти вправо, к Мезени. Уже не припомню — кто там сейчас, красные или белые, но шлепать далековато. А промахнешься, можно уйти куда-нибудь в Туруханск, или еще подальше.
— К Пинеге надо идти, — сказал командир, подтвердив мои мысли. — Дней за пять дойдем.
— За пять не дойдем, — покачал головой один из наших. — Хорошо, если за восемь.
Мы прошли путь не за пять, и даже не за восемь, а за пятнадцать. Не стану рассказывать, как шли по чащам и бурелому, как «форсировали»
У нас было три берданки и пятнадцать патронов, но подстрелить хотя бы зайца не стоило и думать. Верно, на нашем пути все звери разбегались. Однажды пальнули в белку, но только напрасно извели патрон.
Хорошо, что мы бежали в июле, днем тепло, даже жарко, но по ночам довольно прохладно. А когда полил дождь, стало очень грустно и сыро. Прекрасная идея развести огонь с помощью выстрела оказалась невыполнимой. Тот товарищ, что ратовал за нее, сам никогда так не делал, но от кого-то слышал. Приготовили сухой мох, надрали бересты и выстрелили обычным патроном. Без толку. Вытащили пулю, загнали вместо нее мха, снова пальнули. От выстрела наша растопка и дрова разлетелись по сторонам. Решили, что пороха многовато, уменьшили.
Словом, когда напрасно потратили пятый патрон, я сказал — баста! У нас теперь осталось по три патрона на ствол, маловато.
По дороге потеряли еще четверых. Первым ушел легкораненый товарищ. Лекарств кроме мха и грязных тряпок у нас нет, в лечебных травах никто не разбирался, а если и разбирался, это мало бы помогло. Рана воспалилась, нога начала чернеть. Наш товарищ ночью кричал, а днем только плакал от боли. В конце концов, пришлось бросить жребий — кому придется облегчить боль. К счастью, это оказался не я.
Еще один из беглецов просто упал в траву и уже не поднялся. Может, сердце отказало, может еще что.
Как-то ночью застрелился один из красноармейцев. Вставил в рот ствол и даже сапог с ноги не снимал — пальцы и так торчали. Парня не жаль — каждый свой выбор делает сам, а жаль израсходованного патрона. Его можно было истратить с большей пользой. Могилу рыть не стали. Авось звери да птицы позаботятся о дезертире.
Кроме Серафима Корсакова, ставшим командиром отряда, по молчаливому уговору комиссаром стал Виктор. Теперь он уже не скрывал ни фамилию, ни должность. Виктор Спешилов, комиссар 158-го стрелкового полка, попал в плен, занимаясь агитацией белогвардейцев. Когда я спросил — отчего это птица такого полета, как комиссар полка, сам ходит по вражеским тылам, Спешилов только пожал плечами. Мол, кем же он будет, коли станет посылать на такое дело подчиненных, а сам отсидится в тылу?
— Две роты распропагандировал, — похвалился Спешилов. — Считай, сто с лишним человек на нашу сторону перешли. Даже если бы меня и убили, все равно смысл был!
Две роты ушли, но Виктору захотелось «распропагандировать» и третью. Не смог, попался белым. Скрыл, что комиссар, и его никто не выдал. Но за отказ встать в строй, отправили в концентрационный лагерь.
— Меня переживешь, сообщи нашему комдиву Уборевичу, что Спешилов не зря погиб, — попросил меня полковой комиссар, что старше меня года на два, не больше.