Неизвестная жизнь мировых лидеров
Шрифт:
И все-таки тот факт, что Джефферсон вступил в интимные отношения с Салли, говорит лишь о том, что он такой же белый плантатор, как и сотни и тысячи других мужчин его положения, которые имели половые связи со своими рабынями и приживали с ними детей-мулатов.
Сегодня трудно судить о природе их отношений. Однако, если они и впрямь начались в Париже, то в то время Салли было всего 14 лет. И сам факт того, что взрослый и необычайно влиятельный мужчина вступил в отношения с девочкой-рабыней, предполагает доминирование с одной стороны и подчинение – с другой. И уж точно никто теперь не скажет – была ли их привязанность глубокой и взаимной. Это – загадка.
Но
А впервые судьбы Салли и Джефферсона, который был старше ее на 30 лет, тесно переплелись в Париже, куда в 1787 году 14-летняя служанка-невольница Томаса приехала подменить одну из гувернанток его единственной дочери. А поскольку он в это время находился в Париже, то и дочь проживала вместе с ним. А значит, с семьей Джефферсона стала жить и Салли.
Но о том, как начались отношения Томаса Джефферсона и Салли Хемингс, до настоящего времени даже самые незначительные документальные свидетельства отсутствуют. Нет абсолютно ничего: ни писем, ни признания друзьям, ни даже пометок в дневнике. Нет указаний и на то, что Джефферсон писал письма самой Салли. Однако известно, что из архива Джефферсона загадочным образом пропали все письма за 1788 год, то есть за тот самый год, когда Салли приехала в Париж. Поэтому биографы по крупицам собирали хотя бы косвенные свидетельства этой связи. К примеру, биограф Джефферсона фон Броди пишет, что «в бухгалтерских книгах парижского периода траты на одежду для Салли Хемингс, на ее учителя французского языка и на зарплату, которую Джефферсон начал платить ей в Париже, приближаются к тратам на старшую дочь Джефферсона»…
А теперь настало время обратиться к тому периоду, когда Салли еще не появилась в Париже, но Томас уже там жил.
«Мой милый друг! В Дюссельдорфе я мечтал о вас, и в Гейдельберге я мечтал о вас. Я мысленно вел вас за руку по этому саду искусств и вечерами мысленно читал вам вслух “Тристрама Шенди”. Это строки из письма, которое Джефферсон написал вовсе не Салли Хемингс, а англичанке Марии Косвей – аристократке и красавице. Она была замужем. Однако, несмотря на это, с ней у Джефферсона завязались романтические отношения в Париже, куда он в 1784 году прибыл в качестве посла США.
И хотя он пребывал еще в трауре, но ему все-таки было всего 42 года. Поэтому и вспыхнула страсть к очаровательной англичанке. И Мария Косвей тоже ценила его и дорожила его дружбой.
А некоторые исследователи даже считают, что она ждала от Томаса лишь окончательного решения, чтобы уйти от мужа и уехать с ним в Америку после завершения его дипломатической службы.
Но ее ожидания не оправдались. Вместо того чтобы попросить ее руки, Джефферсон отправил Марии довольно странное письмо: «Из всех картин больше других меня разволновала работа Ван дер Верфа, написанная на библейский сюжет. Сара, которая не может родить сына, приводит Аврааму Агарь, молоденькую египетскую рабыню. Я вдруг почувствовал, что хотел бы быть Авраамом, хотя при этом я был бы уже пять тысяч лет как мертв. Все же я – сын природы, а не культуры. Я люблю то, что вижу и
Кто знает, возможно, это был намек или даже признание в новой любви. А когда однажды Мария появилась у него, не дожидаясь приглашения, то увидела в одной из комнат симпатичную девочку-мулатку. Это, конечно же, была Салли Хемингс. И англичанка обо всем догадалась…
Томас Джефферсон умер в июле 1826 года. А Салли Хемингс скончалась спустя девять лет, в 1835 году. Последние годы жизни она провела в доме двух своих сыновей, воспитывая внука. А умерла в городе Шарлоттсвилл в штате Виргиния, так и не получив официальную вольную. Однако всем её детям по достижении ими совершеннолетия таковая была предоставлена, причем самим Джефферсоном. Кстати, эти дети и их дядя были единственными рабами, которым третий президент и противник рабства дал свободу. Трое из них, будучи светлокожими, перебрались на север и интегрировались в белое общество, и их потомки стали считаться белыми американцами.
Авраам Линкольн и Мэри Тодд
Биографы Линкольна утверждают, что с прекрасным полом у него все было в норме: женщины его любили, впрочем, как и он их. Например, в молодые годы он имел романтические отношения с Мэри Кванс и Энн Ратлидж. Были у него романы и с другими дамами.
А однажды на простого юриста Авраама Линкольна обратила внимание Мэри Тодд. Молодые люди встречались почти два года, пока 4 ноября 1843 года Линкольн на ней женился. Мэри на момент знакомства с 32-летним Авраамом было 23 года. И ее отец категорически не желал этого брака и даже на некоторое время разорвал отношения с дочерью. Но она настояла на своем.
Однако вскоре после помолвки с Мэри Тодд произошло нечто несуразное. Линкольн, точно опомнившись, написал невесте письмо, в котором сообщил, что не испытывает к ней тех восторженных чувств, которые необходимы для того, чтобы жениться. Но приятель, которого Авраам попросил передать Тодд его послание, отказался сделать это. И тогда Линкольн вынужден был лично объяснять Мэри, что не желает соединять с ней свою судьбу. В ответ на это его заявление невеста громко зарыдала. И Линкольн, не переносивший женских слез, обнял Мэри, поцеловал и попросил прощения за необдуманное письмо.
Наконец, на 1 января 1841 года была назначена свадьба. На торжество собрались гости, пришел священник. Но вот жених почему-то не появлялся. Впоследствии сестра невесты объяснила его отсутствие тем, что Авраам просто свихнулся. В действительности же так оно и было. Оказалось, что Линкольн и впрямь заболел. Он погрузился в столь ужасную меланхолию, что едва не лишился рассудка.
На следующий день приятели обнаружили его в состоянии легкого помешательства. Он что-то бессвязное бормотал себе под нос, а затем заявил, что не желает больше жить, и даже сочинил стихотворение о самоубийстве. Видя его в столь ужасном положении, друзья, опасаясь за его жизнь, спрятали нож.
В дни душевного кризиса Линкольн даже отправил письмо конгрессмену и своему деловому партнеру, в котором жаловался на свое незавидное положение. «Я сейчас самый несчастный человек на свете, – писал он. – Если те чувства, что я испытываю, равномерно распределить на все человечество, то на земле не останется ни одного светлого лица. Я не могу сказать, станет ли мне когда-нибудь легче. Боюсь, что нет. Но и оставаться в подобном состоянии больше невозможно. Если не наступит улучшения, мне останется только умереть».