Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант
Шрифт:
Встречи Зыкиной с Фурцевой также не давали и не дают поныне покоя некоторым новоявленным критикам, газетным репортерам, обозревателям («обосревателям», как она говорила), делающим в своих публикациях безапелляционные выводы об отношениях певицы с бывшим министром культуры. Поэтому привожу запись воспоминания Зыкиной о встречах с Фурцевой полностью, поскольку для нее, Зыкиной, это был близкий и дорогой человек.
«С Екатериной Алексеевной я познакомилась в начале 60-х годов на декаде искусств Российской Федерации в Казахстане, куда она прилетела
Я очень стеснялась ее, особенно первое время, да и потом мы никогда не были в приятельских отношениях, как это представляется некоторым авторам — хулителям Фурцевой. Мы с ней были разного возраста. И она мне своего сокровенного никогда не доверяла, я же с ней могла посоветоваться о чем-то, но никогда о чем-либо значительном не просила. Я всегда держала дистанцию во взаимоотношениях, поскольку она была для меня очень большим, государственного масштаба человеком. Я и сейчас прекрасно знаю свое место, всегда и везде, и потому границ доверия нигде не переходила и не перехожу.
Иногда я встречалась с Екатериной Алексеевной на фестивалях искусств, Днях культуры, юбилейных и правительственных концертах. На последних я старалась петь песни героико-патриотические, о Родине, о России, хотя мне удавались больше лирические. Я считала, что на такого уровня представлениях не следовало вдаваться в лирику, пока однажды Фурцева перед одним из концертов в Кремлевском дворце не спросила:
— Люда, почему бы вам (она всегда обращалась на „вы“, никого не звала на „ты“) не исполнить „Ивушку“ Григория Пономаренко? Она у вас, кажется, неплохо получается?
— Ой, Екатерина Алексеевна, — отвечала я, — как хорошо, что вы мне подсказали. У меня давно такое желание созрело, да все никак не решалась…
Она была искренним, добрым, отзывчивым человеком. Никогда не показывала свое превосходство над кем бы то ни было. Вот, дескать, я министр, а вы все — плебеи.
Фурцева никогда не пыталась кого-то обидеть, а если такое вдруг случалось, страшно переживала и обязательно извинялась за свою допущенную бестактность или ошибку. И сама старалась не вспоминать то, что приносило ей горечь.
Как-то Екатерина Алексеевна навещала в больнице мужа Н. П. Фирюбина и на лестнице встретила Жукова. Подошла к нему и сказала: „Георгий Константинович, простите меня, я очень плохо по отношению к вам поступила и постараюсь вину свою искупить“. (В 57-м году по поручению Хрущева Фурцева проводила расследование „персонального дела“ маршала и выступала против него на Пленуме ЦК КПСС). А Жуков и говорит: „Катя, это такие мелочи, о которых не стоит вспоминать“.
Я много раз выходила из ее кабинета в слезах, но довольная. Чувствовала,
Я долгое время получала ставку в 16 рублей за концерт, и в один прекрасный момент в дирекции Москонцерта мне сказали, чтобы я написала заявление на имя директора с обоснованием повышения ставки, т. е. с учетом повышения количества концертов, репертуара, гастролей и т. п. Директор написал письмо В. Кухарскому с перечнем фамилий артистов, которым следовало повысить зарплату.
— Как? У тебя столько всего за плечами и ты получаешь 16 рублей без всяких надбавок? — удивился замминистра при встрече.
— Совершенно верно, — отвечала я.
И когда Фурцева узнала о нашем разговоре, она с обидой спросила:
— Неужели вы, Люда, не могли ко мне обратиться?
— Не могла. С моей стороны такая просьба выглядела бы бестактной.
Она любила артистов как могла, помогала им и в беде оказывалась всегда рядом.
В 1964 году Ростропович лежал в больнице с кровоточащими венами. Фурцева буквально подняла на ноги всю столичную медицину в поисках каких-то дефицитных препаратов, чтобы ускорить процесс выздоровления музыканта, не раз ездила к нему в больницу, подбадривала, ежедневно справлялась у врачей о состоянии здоровья Славы.
Однажды она обратилась ко мне с просьбой поехать вместе в больницу, где лечились А. Тарасова и Г. Отс, известнейшие в стране артисты.
— Я с удовольствием поеду, только удобно ли?
— Удобно, удобно, — отвечала Екатерина Алексеевна.
— Надо за цветами заехать.
— У меня уже есть цветы.
Но я все равно купила еще два превосходных букета, и мы отправились в клинику. Если бы кто слышал, с какой теплотой говорила Фурцева обоим такие нужные, добрые, „вылечивающие“ слова! Я слушала, и у меня слезы навертывались на глаза.
Екатерина Алексеевна умела успокоить любого человека. У танцовщиц из ансамбля „Березка“ возникли трения с их руководителем, Надеждой Надеждиной. И они пришли в Министерство культуры жаловаться.
— Таких, как Надеждина, больше нет, — сказала им Фурцева, — таких, как вы, много. И давайте совместно искать пути выхода из создавшегося положения.
И она нашла такие слова, что посетительницы вышли из кабинета министра буквально растроганные, вполне удовлетворенные оказанным им приемом.
Однажды Леня Коган подвозил меня на своем новеньком „Пежо“, и очень мне его авто понравилось. Думаю, куплю тоже „Пежо“. Накопила денег. Пошлина на иномарки тогда составляла двести процентов, и, чтобы ее не платить, требовалось разрешение Министерства культуры. Пошла к Фурцевой.
— Я уже столько лет работаю, — говорю ей. — Может быть, разрешите купить мне заграничную машину?
— Какую машину?
— Да вот „Пежо“ мне приглянулась…
— Вы что, Люда, в „Волге“ уже разочаровались? Вам наша „Волга“ уже тесная стала, не нравится?