Неизвестные солдаты, кн.1, 2
Шрифт:
– Ну, как наши? – спросил Южин.
– Ушли, – шевельнул синими бескровными губами артиллерист. – Только побило многих. Которые сзади были, тех побило.
– А командир? Дьяконский как?
– И командира стукнуло. Упал он.
– Куда его? – Южин схватил красноармейца за плечо. – Насмерть? Или нет?
– Ох, не знаю, – мотая головой, простонал раненый. – Видел я, как упал он. Ребята его поднимали. С собой его ребята уволокли…
К середине октября советские армии, оборонявшиеся на дальних подступах к Москве, оказались в очень тяжелом положении.
Войск для обороны столицы в эти дни почти не было. Дивизии Западного, Резервного и Брянского фронтов были либо смяты чуть ли не миллионной массой наступающих немецких войск, либо оказались в окружении. За десять дней фашисты продвинулись на 200 – 250 километров. Чтобы задержать их, нужны были новые силы. Возле города с величайшей поспешностью создавалась новая линия обороны. В дело было брошено все, что находилось под рукой: курсантские роты, запасные полки, рабочие отряды. Из Сибири и с Дальнего Востока стремительно неслись эшелоны; с японской границы снимались кадровые соединения.
Наступил критический момент войны. На флангах немцы приближались к Тихвину и к Ростову. В центре – к Москве. И та, и другая сторона вводила в сражение все, что могла.
Германское командование настолько было уверено в успехе, что еще 9 октября заявило через Управление информации: исход кампании решен, и с Россией покончено. Был отдан приказ о порядке размещения воинских частей в советской столице. Намечалось 7 ноября провести парад немецких войск на Красной площади.
Жители Москвы плохо знали обстановку на фронте. В сводках Информбюро скупо сообщалось, что положение ухудшилось. Но к этому давно привыкли. Положение ухудшалось уже на протяжении четырех месяцев. По городу ползали самые разнообразные слухи. Говорили об эвакуации заводов, о том, что выехали в Куйбышев правительственные учреждения и все иностранные дипломаты. Сеяли тревогу беженцы, прибывавшие из близких мест.
Беспокойство людей нарастало. И когда 16 октября радио сообщило, что немцы прорвали фронт, много нашлось таких, у которых нервы не выдержали напряжения. В этот день закрылись магазины. Остановилось метро, сразу нарушив привычный ритм жизни. Редкие трамваи ходили переполненными. К полудню улицы, ведущие на восток, были забиты толпами людей с узлами и чемоданами. Женщины несли детей. Медленно пробирались повозки и автомашины, груженные станками и ящиками. Вывозилось оборудование предприятий, культурные ценности.
…В госпиталь, где лежал Игорь Булгаков, не доставили хлеб. Завтрак задержался на полтора часа. Раненым выдали чай с сухарями. Люди нервничали. В палате выздоравливающих те, кто мог двигаться, не отходили от окон. «Неужели немцы захватят город? – думал Игорь. – А как же мы?..»
Кто-то, громко топая, пробежал по коридору, крикнул:
– Товарищи, слушайте радио!
Включили репродуктор. По городской сети транслировалось выступление секретаря Московского комитета партии.
Игорь, чтобы лучше слышать, сел на тумбочку возле самого репродуктора. Вокруг собрались «ходячие» раненые.
– Тише, – сердито зашипели на него.
Секретарь горкома говорил о том, что обстановка на подступах к столице сложная. Правительство приняло меры по эвакуации. Эти меры вынужденные и целесообразные. Но слухи о том, что Москва будет оставлена, – ложь. Такие слухи распространяет вражеская агентура. За столицу будем драться ожесточенно, до последней капли крови. Каждый на своем посту должен стать бойцом армии, которая отстаивает Москву от фашистских захватчиков.
– Ребята! Надо потребовать, чтобы нам выдали оружие! – крикнул кто-то, едва кончилась речь.
– Верно! А то мы тут без всякой защиты, как кролики.
– Не в этом дело! Выписываться нужно, вот что. В частях небось людей нет, а мы жир наедаем.
– Попробуй выпишись. Тут дисциплина почище, чем в запасном полку.
Выздоравливающие спорили, курили прямо в палате, забыв про строгие правила. Надымили так, что едва сами не задохнулись. Пришлось открыть фрамуги.
– Что же вы наделали! – ахнула заглянувшая в палату сестра. – Целый угол окурков! А к вам главный идет! Сейчас же по своим местам! Живей! Живей! Ну и влетит мне за вас!
– Не робей, сестрица, поддержим! – отвечали ей. – Грудью прикроем!
Главный врач пришел в палату вместе с пожилым человеком в командирской форме, но без знаков различия. На него сразу обратили внимание: раньше никто не входил без халата. У человека было усталое, нездоровое лицо. Глаза под стеклами очков часто мигали.
– Товарищи, я из городского комитета партии, – сказал он. – Товарищи, городской штаб формирует коммунистические батальоны. Кто из вас хочет защищать Москву, кто может защищать Москву, – поправился он, – тех прошу… – Подумал и повторил: – Прошу, товарищи, тех, кто может…
Ему никто не ответил. Раненые молча поднимались с кроватей, вытаскивали из тумбочек мыло и бритвенные приборы. Главный врач стоял у двери, похрустывая пальцами. Медсестра что-то сказала, кивнув на Булгакова. Заметив это, Игорь нарочно прошел по палате, твердо ступая, стараясь не хромать. Главврач подозвал его.
– Не прыгайте воробьем. Сейчас вам принесут палку.
– Форму! – крикнул кто-то.
За одеждой ушел санитар.
Двадцать три человека лежали в палате выздоравливающих. Из них долечиваться остался только один. Остальные, одевшись и получив документы, вышли на улицу. От свежего воздуха у Игоря закружилась голова. Прислонился спиной к забору, обеими руками оперся на длинную палку: медсестра, не найдя ничего лучшего, отломила для него ручку от щетки. Рядом с Игорем остановился представитель горкома, спросил участливо:
– Вам плохо, молодой человек?
– Нет, воздух пьянит.
– У вас что? Нога? Вот полуторка, садитесь к шоферу…
Грузовик ехал медленно, иногда совсем останавливался. Навстречу, и по тротуарам и по середине улицы, шли толпы беженцев. Слышался плач. Пожилая дама в котиковой шубе и в шляпке с вуалью тяжело переставляла ноги в больших мужских сапогах. Два старика тащили деревянный, с медными угольниками чемодан, продев через ручку палку. Девушка несла в одной руке связку книг, а в другой – птичью клетку с закрытым в ней котенком.