Неизвестные солдаты, кн.1, 2
Шрифт:
– Побольше. Может, даже полк.
– Вот об этом я и толкую, – поднял Сашка указательный палец. – Это если по одному. А у меня уже шестой. Сержант пятерых отпел. А сколько нас таких! За каждого нашего, какого они тут убили, мы уже рассчитались, теперь аванс даем. Патронов нам побольше, воды да курева – мы тогда на год вперед счет им откроем.
– Газет бы еще, – сказал Кулибаба. – «Комсомольскую правду».
– Верно, – весело прищурился Фокин. – А то цигарки крутить не из чего. Первое время немцы хоть листовок много бросали, а теперь
– Газету хорошо бы, – буркнул молчаливый сержант-пограничник. – Узнать, где что делается.
– Без газет и без жратвы воевать все-таки можно, – сказал Сашка. – Недели две, а то и три протянем.
– А потом? – спросил Кулибаба.
– Потом к своим пробиваться.
– Где они, свои-то?
– Не уйдем, – хмуро сказал сержант. – Немцы обложили – мышь не проскочит. Нечего зря брехать. Держись, пока два патрона останутся, а потом крышка.
– Почему два?
– Один – если какой сукин сын сдаваться пойдет. А второй для себя.
– Я сам не смогу, – тихо промолвил Кулибаба.
– Ничего, – покровительственно сказал сержант, – Товарища попросишь.
У Кулибабы дернулись узкие плечи.
– Бросьте вы похоронный марш играть, – вмешался Сашка. – И что это за народ, все им надо в завтрашний день заглядывать. К тому времени нас может убьют каждого по два раза, а потом еще снарядами на куски разорвет. Живы – ну и радуйтесь потихоньку. Мне вот от голода брюхо свело.
– Обед я получил. – Сержант вытащил из кармана носовой платок, развязал узелок. Крупный, подмоченный и набухший горох оказался в нем. – На троих две пригоршни старшина дал.
– Эх, жизнь! – вздохнул Сашка. – А ведь я, ребята, дома по две сковородки картошки с салом за один присест съедал. С соленым огурцом… И не ценил.
Сержант разделил горох на три равные части. Взял горошину, положил в рот. Катая ее языком, сказал:
– Ночью полезу к немцу, который у пня валяется. Он с ранцем. Галеты небось у него.
– Смотри, место пристреляно. Утром попробовал один парень, и сам теперь там лежит.
– Я осторожно.
Горох был влажный и немного освежал рот. Каждую горошинку Сашка жевал медленно, чтобы продлить удовольствие.
– Можно бы щи из крапивы сварить, – мечтательно рассуждал он. – Мать дома варила, а крапивы по-над берегом много растет… Там еще и укроп есть. Или сеял кто или ветер семена разнес. Растет меж лопухов. А его ведь тоже в котелок можно…
– Воды нету, – сказал сержант. – А без воды какие щи? И мяса нету тоже, и соли нету, и ничего нету.
– Да, – вздохнул Сашка. – Голая крапива с укропом это все-таки не еда… И опять же против того места, где укроп, у немцев пулемет в кустах…
Среди обломков то ползком, то на четвереньках пробирался красноармеец-связной. Увидев Фомина, крикнул:
– Эй, музыкант, к командиру вместе с трубой, живо!
– Зачем?
– Быстрей давай! Возле инженерного управления командир. Немцы на нашем берегу, отбивать будем!
Вместе с Сашкой пошли и сержант с Кулибабой.
Укрываясь
– Будешь играть! – приказал старший лейтенант. И добавил: – Громче играй.
Повернулся к чернолицему с забинтованной шеей политруку.
– Ну, пора?
– Пора.
Сашка повесил на грудь автомат, достал из-за спины памятую трубу, дунул в нее, проверяя.
– Товарищи! Впере-е-е-ед! – вскочил старший лейтенант и первым выбежал через пролом в стене.
Фокин за ним. Остановился, вскинул трубу, заиграл сигнал атаки. Спекшиеся губы не повиновались, звуки получались пронзительные, отрывистые, самому противно было их слушать. Сашка махнул рукой и побежал было за красноармейцами, но политрук, обгоняя его, крикнул свирепо:
– Играй, черт!
Сашка больно куснул губы, чтобы чувствовать их. Тревожные звуки горна, врезавшиеся в треск стрельбы, подстегивали, звали вперед не только бойцов, но и самого Фокина. Он шел быстро, срываясь на бег, не отставая от красноармейцев.
– Давай, Саша, давай! – восхищенно кричал Кулибаба, поспевавший рядом.
– Р-р-ра-а! – грохнуло впереди, красноармейцы побежали быстро, и Фомин за ними.
На бегу играть было невозможно, а он все-таки играл; уже не мелодия, отдельные звуки рвались из трубы, но все равно радостно было слышать их, привычными и бодрящими были они.
Сержант-пограничник, бежавший впереди, метнулся вправо, взмахнул прикладом над головой и упал сам. В том месте сбились в кучу красноармейцы, вокруг кричали, стреляли и падали люди, а Сашка, подняв кверху трубу, самозабвенно, вкладывая всю душу, играл один и тот же тревожный, зовущий сигнал: атака, атака, атака!
Красноармейцы сбросили автоматчиков в реку, рассыпались по укрытиям. Некоторые, обезумев от жажды, кидались к воде, наклонялись, пили. Но с того берега стреляли немцы, и те, кто добежал до реки, падали там в воду и на траву возле нее.
Будто кнутом стегнуло по ноге Сашку, он покачнулся, выронил трубу. Нагнулся посмотреть, что случилось. Пуля насквозь прошила мякоть левой ноги ниже колена. Боли не было, только сразу сделалось жарко. Из двух ранок бежала кровь. Сашка разорвал штанину, обмотал вокруг ноги грязную тряпку. Она быстро набухла и почернела.
– Ну, помоги! – крикнул он Кулибабе, со страхом смотревшему на него. – Руку дай! Да трубу-то подними, дура!..
Долго добирались они до инженерного управления. Сашка заметно слабел. Кружилась голова. Опираясь на плечо Кулибабы, он медленно шел к тому подвалу, куда отводил когда-то раненого лейтенанта. Возле двери Кулибаба остановился, спросил растерянно: