Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты.
Шрифт:
Майор Перышкин „всегда радовался случаю, когда можно было забросить сводки и инструкции и поразмять ноги на настоящей работе“. Строкулев не вывихивал ногу в танцевальном зале деревенского клуба — его „посадили на гауптвахту“.
„Тактические занятия“, проводимые на лавовом поле, в рукописи назывались проще: „прицельное бомбометание“. „Малодушная перестраховочка“, упоминаемая Строкулевым в отношении Гинзбурга, была „недостойным отсутствием несокрушимого мужества у некоторых военных“.
Строкулев в окончательном варианте за тайное проникновение в сверток с едой получает звонкий щелчок в лоб от Перышкина. В черновике с ним обходятся
В окончательной редакции Кузнецов не знает „ни одного населенного пункта, где бы у Строкулева не было „одной знакомой девушки““. В первоначальном варианте: „На девятнадцатом километре, правда, есть хутор, где такой знакомой Витька не имеет. Впрочем, недавно Коле Гинзбургу пришлось там заночевать, и оказалось, что на хуторе живут только старик со старухой и несколько свиней, так что Витька здесь ни при чем“.
В объяснение случившемуся „майор Перышкин, он же Тартарен из Абакана, туманно намекал на какие-то данные конфиденциального свойства, коими якобы осчастливил его приятель из пограничников, но мы не поверили. <…> Во всяком случае, мнение пограничного приятеля майора Перышкина (если таковое мнение совокупно с самым приятелем не было плодом довольно бедного воображения нашего Тартарена) о том, что человек в сетчатой майке оказался тем самым растратчиком, которого уже полгода разыскивала местная милиция, очевидно, не состоятельно“.
Поднявшись на вершину, Гинзбург заявляет:
— Хорошо бы найти записку Швандина…
— Ну и что?
— Я бы ее сжег, — мстительно сказал Коля. Майор Швандин, сухой и не очень умный человек, был ярым противником нашего содружества.
— Это не по-спортсменски, — деловито сказал Перышкин.
Мелкие добавки оживляют действие:
Мы обогнули лавовую стену и увидели, что Строкулев прыгает вокруг банки, дуя в растопыренные ладони и выкрикивая антирелигиозные лозунги. Оказывается, он („мать моя богородица!“) истратил полкоробка спичек, пытаясь зажечь хотя бы одну. Спички на ветру гасли. Тогда он взял все остальные сразу и чиркнул по коробку. Спички разгорелись очень охотно, но (в бога, сына и святаго духа!..) при этом обожгли ему ладони.
Из запасов, припасенных в дорогу, изменялось количество взятого коньяка: три бутылки, две бутылки… просто „коньяк“ (без указания количества). [26] Просто „консервы“, упомянутые в окончательном тексте, атрибутировались более конкретно: несколько банок „лосося в собственном поту“, после чего сразу вспоминается другой набор продуктов — для Дмитрия Малянова.
Во второй главе действующие лица в процессе написания меняли имена, фамилии, национальность.
26
Угу, взяли, значит, канистру. Любовь героев ранних произведений Авторов к коньяку хорошо известна. Вот кусок пародии Л. Камионко из „Комментариев“:
„— Черт, — сказал Иван Федотович, — не позавтракать ли? Ты как, Термус?
Термус мрачно повертел ручки пульта управления и вытащил откуда-то снизу бутылку коньяка.
— Киберов я послал, — сказал он бесцветным голосом. — Надо ждать.
Он налил по стакану себе и Ивану Федотовичу“. — В. Д.
Борис Янович Лозовский в рукописях значился: Борис Яковлевич Стависский (первый и второй черновики), Борис Янович Ковалев (третий черновик), Стронский (последний черновик и первая публикация в журнале „Техника — молодежи“). Его прозвище „пан шеф“ ранее имело более разнообразные варианты: „(он
Старинный друг рассказчика второй главы таджик Джамил Каримов так и был в рукописях „старинным другом“, но „с пятнадцатилетним стажем“ и имел русское происхождение: „Володя Луконин (он же Лукончик, он же „ако Володьков“)“ — это в первых черновиках, затем: Володя Лукнин, Володя Чегодарь.
Рассказчик вспоминает: „…именно он устроил меня — астронома по специальности — в экспедицию, где я и вкушал все прелести положения человека, без которого можно обойтись, то есть мыл керамику, готовил обед и снимал по мере надобности план раскопок“. Въедливые читатели могут поразмышлять о взаимопроникновении жизни автора и жизни его персонажей, вспомнив два романа С. Витицкого (главы об экспедициях) и перечитав „Комментарии“ Б. Стругацкого к „Извне“. И об этом же говорит исчезнувшее из окончательного текста дополнение к описанию дневника, который утащил Пришелец: „…дневник с последним (лучшим) вариантом экспедиционного гимна… <…> „С-с-скоти- на!“ — произнес Володя с выражением, а то, что было сказано мной (на последний вариант гимна я убил два дня напряженной творческой работы), окончательно убедило его в том, что его друг находится в трезвом уме и ясной памяти“.
В черновиках указаны другие направления и расстояния. Этого, вероятно, потребовали цензоры (что странно для нас сегодняшних, но было привычно для того времени). Замок Апида, в окончательном варианте располагавшийся в пятидесяти километрах к юго-востоку от Пенджикента, перемещался в разных направлениях („к северо-западу“, — к „юго-западу“) и находился в ста километрах от Пенджикента.
Даты тоже менялись. „Пан шеф“ должен был вернуться 14 августа. Это в окончательной версии. Первоначально же эта дата (и все последующие соответственно ей) была смещена — 23 июля.
А теперь немного смешных подробностей из черновиков:
…Понятие „таджикский замок третьего века“ не имеет ни чего общего с зубчатыми стенами, железными воротами и подземельями, забитыми скелетами замученных узников…
…Здесь можно найти горелое дерево, обломки глиняных сосудов шестнадцативековой давности, абсолютно современных скорпионов, полных самых ядовитых намерений, и, если повезет, старую позеленевшую монету, с точки зрения непосвященных похожую на монету в той же степени, как и на что-нибудь другое…
….рейсы по ужасным горным дорогам, которые „пан шеф“ называл „отнюдь не творением человеческих рук, но пятой стихией и шестым чувством“….
…Глаза у меня были белые, и я встретил их странной фразой: „Без примуса гораздо хуже, чем с оным“ и туманно пояснил свою мысль: „Я понимаю — консервы, но зачем ему примус?“ — „Кому?“ — спросил потрясенный Луконин. „Пауку“, — ответил я и грустно засмеялся…
Почему такие мелкие юмористические замечания изымались при печати — непонятно. Как непонятно и то, почему было убрано дополнение к сноске: „Биштокутар — таджикская карточная игра. У нас она называется „английский дурак [27] “. Или, к примеру, в рукописях „ГАЗ-69“, автомобиль экспедиции, назывался „ГАЗ-51“ (и „ГАЗ-151“). То есть экспедиция в рукописях перемещалась не на джипе, а на грузовике.
27
Чего же тут непонятного? Цензоры удалили эту вставку для недопущения пропаганды межнациональной розни. Братский английский народ, ведущий борьбу против империалистов-эксплуататоров… — В. Д.