Неизвестный Кожедуб
Шрифт:
Утром вылетели дальше. Прибыли к месту, откуда наш путь продолжался по железной дороге.
На путях стоят эшелоны с людьми, машинами, орудиями; одни направляются в тыл, другие — на фронт. Мы разбираем наши самолеты и грузим их на платформы.
В октябре трогаемся в путь.
Со мной в теплушке едут Усменцев, Коломиец, Панченко и другие ребята. Устраиваемся по-домашнему. Обязанности у нас распределены: как только поезд подходит к станции, один бежит доставать свежую газету или послушать последнюю сводку Совинформбюро, другой достает кипяток. Наш состав не задерживают, и бывает,
Нам предстоит долгая дорога — в Среднюю Азию. Политрук у нас бывает по нескольку раз в день, и мы говорим с ним о войне, о Родине, об идущих навстречу эшелонах, груженных боевой техникой, и неизменно возвращаемся к вопросу: когда же мы сами полетим на фронт?
Узнаем, что Ленинград обстреливается из вражеских дальнобойных орудий. Город — в кольце блокады. Ленинград трудится и борется. Наши летчики там зорко несут вахту…
В пути же узнаем, что Москва объявлена на осадном положении. Кто-то нетерпеливо говорит
— Товарищ политрук, москвичи ушли в ополчение, а мы, военные люди, летчики, уезжаем в тыл!
Мы не можем привыкнуть к мысли, что движемся на восток, а не летим на запад.
…Вдоль полотна до самого горизонта тянутся солончаки, кустарники. Проехали мимо голубого Аральского моря. Стало теплее. Раскрыв двери теплушки, смотрим на верблюдов, на бескрайную степь — все это нам в диковинку.
Наконец приехали. Зеленый город. Уйма фруктов. Дыни, виноград. Небо синее. Теплынь.
Наш состав поставили на запасный путь. Надо было быстро разгрузить эшелон, и мы без отдыха таскали свои самолеты. В несколько рейсов все было перевезено и перенесено на аэродром, расположенный в полутора километрах от города.
Кругом аэродрома расстилаются хлопковые плантации, журчат арыки, зеленеют сады. И тополя, как у нас на Украине.
Большой перерыв в учебе курсантов задерживал выпуск. Работать приходилось без передышки, а условия были нелегкие: стояла страшная духота. Моторы «захлебывались» от пыли и перегревались от зноя. Иногда после взлета пыль долго стояла столбом. Летали только рано'утром и под вечер. Днем занимались наземной подготовкой, теорией и разбором полетов. В минуты отдыха я переносился мыслью в родную деревню. Там, у нас на Украине, сейчас хозяйничали фашисты… В работе я забывался. Но стоило только прилечь отдохнуть, и перед глазами вставали отец, сестра, братья, Ображеевка, Украина…
Опять подаю рапорт об отправке на фронт. И снова получаю короткий ответ: «Готовьте летчиков».
Наступают Октябрьские праздники. 7 ноября 1941 года. Думаем и говорим о нашей дорогой столице. Как-то выглядит она в это утро, как поживают москвичи? Вряд ли сегодня будет традиционный парад — слишком близко фронт…
И вдруг мы узнаем: 7 ноября в прифронтовой Москве состоялся военный парад.
С особенной силой ощутили мы радостное чувство веры в победу, слушая доклад нашего великого вождя.
«…Разгром немецких империалистов и их армий неминуем», — сказал товарищ Сталин в своем докладе.
«…Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался, — говорил
Нам радостно было сознавать, что, находясь в глубоком тылу, мы вместе со всем народом куем победу. И все же меня продолжала преследовать мысль о фронте.
Комэск уже сменил гнев на милость. Но время шло, а командир все молчал. Неужели я еще не заслужил права вылететь на фронт?..
Мои курсанты приступили к самостоятельным полетам. Я не волнуюсь, так как знаю, что подготовленный курсант не сделает грубой ошибки. Но хладнокровие оставляет меня, когда вижу, что Клочкову никак не удается сделать посадку. Грожу курсанту с земли кулаком, как когда-то грозил учлетам наш инструктор в аэроклубе. Налетавшись «досыта», Клочков садится. Мои опасения оправдались: не обошлось без поломки. Самолет отруливает на заправочную линию. Техник просматривает узлы крепления, а я тем временем отчитываю курсанта за то, что он «утюжил» воздух.
Вспоминается песня, которую мы пели, когда были курсантами, на мотив «Раскинулось море широко»:
Его привели к командиру звена, Налево семь раз повернули И стружку снимали с него полчаса, У бедного слезы блеснули…
…Чем неспособнее, труднее был ученик, тем охотнее и больше я с ним работал. И когда добивался успеха, то испытывал необычайную радость. Научить человека трудному для него делу, поделиться с ним опытом — что может быть отраднее!
В свободную минуту, лежа под крылом самолета, я читал описания воздушных боев и по-мальчишески мечтал убежать в Москву, а оттуда на фронт. Я не задумывался над тем, как это осуществить, но уже видел себя в боевом самолете на месте летчика, о подвигах которого только что прочел в газете, и, так сказать, входил в его роль. Картину боя в ту пору я представлял себе плохо, туманно, да и нелегко себе ее представить, пока не побываешь на фронте…
Незаметно подошел 1942 год. Мы встретили его в суровое время. Но на душе уже было легче: немцы под Москвой разгромлены. Советская Армия на различных участках огромного фронта наносила ощутительные удары по врагу.
23 февраля — двадцать четвертая годовщина Советской Армии. В училище праздничное настроение: немецкое зимнее наступление сорвано! Наша армия за четыре месяца прошла от Москвы более четырехсот километров.
В этот день мои друзья — инструкторы — и я получили звание старших сержантов. Мы были горды и счастливы и весь вечер толковали о грядущих боевых делах.
Прошло два с половиной месяца в напряженной учебе. Мои курсанты летали хорошо. К 1 Мая получил благодарность от комэска. Я не имел ни одного взыскания, ни одного замечания, и наши отношения со строгим командиром наладились. На торжественном вечере политрук прочел нам первомайский приказ Народного комиссара обороны. Я много думал о словах вождя, о его приказе совершенствовать боевую выучку.