Неизвестный Кожедуб
Шрифт:
В полдень, в самый зной, мы вместе с колхозниками ходили на речку Ивотку купаться и отдыхать.
Иногда в низине возле речки набредешь на большую лужу — местами вода долго стоит после разлива. В ней водятся щука и карась. Огородишь лужу со всех сторон, взбаламутишь воду — рыба выходит наверх, и хватаешь ее руками.
Мы брали с собой газеты, брошюры, и вечером к нашему костру подсаживались колхозники. Начнешь читать вслух. Вокруг так тихо, что думаешь: уж не уснули ли все? Посмотришь — нет, слушают внимательно. И старики и молодежь.
Сначала, когда приходила
Идем полем в совхоз. Заколосилась рожь. Ветер развевает душистую пыльцу.
Вдруг Нина Васильевна останавливается и говорит:
— Ребята, а помните, какие клочки земли были здесь еще совсем недавно? Вон там была земля кулака, и ваши отцы и братья батрачили на него. А тут была целина. Смотрите, какая теперь на ней рожь! И все это наше коллективное добро, гордость наша!.. Вот подождите, осенью тут заработает колхозная молотилка — вы увидите, как это будет интересно.
И правда, раньше поле было словно в неровных заплатах, а теперь по обе стороны дороги сплошной высокой стеной стояла рожь. Мы долго любовались величественной картиной земли, на наших глазах обновленной коллективным трудом.
Осенью мы выходили в колхозное поле собирать колоски. У каждого — своя полоса. Ползаю по земле. Колос за колосом — набит почти целый мешок. На моей полосе выбрано все, до колоска. Принимаюсь за новую.
— Ребята! — кричит вожатый. — Кончайте, уже за колосками из колхоза телегу прислали!
Мне хотелось собрать все, до колоска. Только подумаю: «Ну, все собрал!»* — смотрю, еще колос. Оглянулся — вижу, несколько ребят копошатся: видно, им тоже не хочется бросать полосу.
Свой мешок я еле дотащил до воза.
После того как я самовольно вернулся в школу, убежав из подпасков, отец стал требовательнее относиться к моему учению, ежедневно проверял отметки и домашние задания. И случалось, он сердито говорил:
— Перепишешь упражнение — небрежно сделал. Иногда приходилось переписывать по два-три раза.
В четвертой группе я получил за полугодие «отлично» по всем предметам.
В первый день каникул, вернувшись из школы домой, я увидел на столе разноцветные открытки. Кинулся их рассматривать.
— Это откуда, тату, кому?
— Тебе за успехи. Перерисовывай. Я тебе и красок купил. Малышок обещал, когда кончит срочную работу, поучить тебя. Ну-ка, попробуй!
— Та поисть дай ему! — перебивает мать. Я наскоро ем и сажусь за рисование.
— Мать, иди-ка посмотри, как у него лошадь получилась, — говорит отец.
Он доволен. Доволен и я.
Отец любит природу, знает повадки зверей и птиц, по своим приметам угадывает погоду. Он складывает стихи и по вечерам подолгу слушает пение дивчзт, собирающихся на улице. Ему
Моими рисунками он простодушно гордится, хотя и не подает виду. Собираясь в гости в соседнюю деревню, отец говорит словно между прочим:
— А где, сынок, твои картинки, что вчера сделал? Дай-ка сюда.
И несет их в подарок
— Кончишь школу, пойдешь учиться рисовать, — часто повторяет он.
И я привыкаю к мысли, что быть мне художником.
Я подолгу смотрел на картины Малышка, украшавшие клуб. Удивлялся: вблизи мазня, а отойдешь подальше — все оживает.
Художник Малышок был немолод, сутуловат и всегда замазан красками. Когда он работал в клубе, нас туда не пускали. Говорили, что он чудаковат: не любит, чтобы смотрели, как рисует.
Его картины я отлично помню. Может быть, они и не были так хороши, как мне тогда казалось, но я ими восхищался. Особенно мне нравились пейзажи — виды окрестностей нашего села. Я их подолгу рассматривал. И мне очень хотелось научиться рисовать маслом.
Я говорил отцу:
— Ты ведь обещал, тату, что Малышок меня поучит.
— Он скажет, когда можно будет. Хворает сейчас. Сходи, сам узнай…
Но я так и не отважился пойти к нему: он внушал мне какую-то робость. Эту робость я испытывал и при встречах с другим мастером, только по рыболовной части, — стариком по прозвищу Каплун. Он жил все лето в сарайчике на берегу озера Вспольного. У него были свои лодка и сети. К нему из Шостки часто приезжали охотники и рыболовы. Он не любил рыбачить, когда на него смотрели, и шугал ребят. Мы всегда обходили «Каплунов бережок» — место, где обычно сидел старый рыбак.
Малышок умер, когда я перешел в пятую группу. Так и не удалось мне поучиться у него. Долго вспоминал я художника-самоучку.
Рисование выработало у меня глазомер, зрительную память, наблюдательность. И эти качества пригодились мне, когда я стал летчиком.
Группа у нас была дисциплинированная и дружная. Мы вместе и работали и учили уроки. Ссорились редко. Но был у нас один озорной хлопец — Сергей. Я его невзлюбил за то, что он поддразнивал, обижал горбунка Ивася, доводил до слез. Мне это не нравилось. Частенько у нас с Сергеем дело чуть до драки не доходило. Драться, конечно, мне случалось, и нередко, но где-нибудь на улице, а не в школе. Но однажды я изменил этому правилу.
Я сидел уже за партой, а учительницы еще не было в классе. Вошел Ивась. Он, видно, был нездоров и еле перемогался. Сел на свое место. А Сергей подскочил к нему и ни с того ни с сего ударил по уху. Ивась жалобно закричал, схватился за голову и упал на парту. Тут я не стерпел, у меня даже потемнело в глазах от злости. Бросился на Сергея, мы сцепились в клубок и стали кататься по полу у самого стола учительницы. Я хотя и был поменьше ростом, но оказался сильнее. Только я собрался сесть на Сергея верхом, как вдруг дверь открылась и вошла Нина Васильевна. Мы вскочили. Стою ни жив ни мертв. Стыдно мне, что в классе подрался.