Неизвестный солдат
Шрифт:
– Как пройти к госпиталю?
– А вот проулком на соседнюю улицу, там и школа.
Бокарев и Краюшкин свернули в переулок и вышли на длинную, видно главную, улицу. В середине ее высилось двухэтажное кирпичное здание школы.
Здание было пусто, окна открыты, ветер шевелил синие полосы оборванной маскировки, на полу валялась бумага, обрывки бинтов, стоял запах йода, карболки – медсанбат ушел.
– Не миновать мне штрафной роты, – мрачно проговорил Бокарев.
– В чем твоя вина? – возразил Краюшкин.
– Потерял людей, значит, виноват, –
Тусклый свет коптилки освещал стол, за которым сидели Бокарев, Краюшкин, хозяйка дома – Агапова, средних лет женщина, и ее дочь – девочка лет двенадцати. Бокарев дремал, положив голову на сложенные на столе руки.
Колыхалось неровное пламя, вырывало из темноты лица сидящих за столом, а иногда и кусок стены, где висела фотография человека в кавалерийской форме рядом с конем, которого он держал за повод.
Девочка делала уроки.
– Школы нет, – вздохнула Агапова, – а заниматься нужно.
– Это уж обязательно, – поддакнул Краюшкин, – образование – оно требует системы.
– Не встречался ли вам Агапов Сергей Владимирович? Давно ничего нет от него.
– Был у нас один Агапов, – сказал Краюшкин и посмотрел на девочку, – точь-в-точь один портрет.
– Он конник.
Бокарев оторвал голову от стола:
– Конник – это другой род войск. Подвижные части.
– Как в песне-то поется, – подхватил Краюшкин, – «нынче здесь, а завтра там». По себе знаю: получать письма – это мы любим, а отвечать – недосуг. Да и о чем писать? Война кругом – одно расстройство. Кончится – тогда наговоримся.
– Как для кого она кончится, – вздохнула Агапова.
– Дело известное, – согласился Краюшкин, – у кого грудь в крестах, у кого голова в кустах.
Краюшкин через плечо девочки заглянул в учебник: там были нарисованы хрестоматийные дома, сады, реки, лошади, коровы. Потрогал карандаш, понюхал промокашку.
– У моих ребят точно такой учебник был и карандаш, и промокашка вот точно так же пахла – чернилами. Есть у тебя еще такая?
– Есть, новая.
– Новую ты себе оставь, а мне эту отдай, – попросил Краюшкин.
– Берите.
Краюшкин понюхал промокашку, свернул, положил в карман вместе с фотографией, где были сняты впятером: он, Бокарев, Вакулин, Лыков и Огородников.
– Зачем она тебе? – спросил Бокарев.
– На память, ребятишками пахнет, – улыбнулся Краюшкин.
Вакулин лежал на диване в доме Михеева. Он старался лежать неподвижно – тогда казалось, что не так болит: болело только при движении, а так он ощущал равномерные толчки и думал, что внутри у него, наверно, нарывает.
Он думал и о том, что ему не следовало переползать на новое место. Когда он менял точку стрельбы, в него и попала нуля, и пуля эта, наверно, в животе, а может, и прошла навылет. Он больше склонялся к тому, что пуля в животе: он чувствовал там что-то острое и колющее, особенно при движении.
Он не засыпал, дожидаясь Бокарева и Краюшкина. Если медсанбат
Вспомнилась ему Нюра – первая в его жизни девчонка; вот так встретилась, и странно все получилось. Потом вспомнил Рязань, Рюмину рощу, куда ходили они гулять летом, городской сад, и Оку, и Солотчу, куда ездили в воскресенье на машинах, и гараж в бывшей церкви возле старого базара. И опять вспоминал Нюру, ее горячие худые руки...
Он проснулся от чьего-то прикосновения. Перед ним в белье стоял хозяин.
– Немцы, слышишь, солдат?
Вакулин отчетливо услышал грохот танков. Сквозь прорези ставен уже пробивался первый утренний свет.
Дверь в спальню была открыта, и Вакулин увидал на кровати две детские головки: дети со страхом смотрели на него.
– Уходить надо, солдат, – тихо, но спокойно, твердо и рассудительно сказал Михеев, – немцы тебя убьют: зачем ты им такой, раненный?! А мне и детишкам – расстрел за укрывательство. Ни тебе это не надо, ни мне. Я тебя на зады выведу, балкой уйдешь, там карьеры старые, а потом лес. Трудно тебе идти, а все-таки – шанс, спасешься!
Вакулин приподнялся.
Кольнула острая боль, бинты нестерпимо жали; хотелось их сорвать – срывать нельзя.
Михеев помог ему подняться, набросил автомат на плечо, сунул в руку палку, вывел в сад; поддерживая, подвел к калитке. Вакулин ковылял, опираясь на палку и на плечо Михеева. Он чувствовал все ту же острую, колющую боль, но превозмогал ее, возбужденный грохотом танков на соседней улице.
Михеев осторожно приоткрыл калитку, выглянул на улицу, показал:
– Чуть по улице пройдешь, сворачивай налево, выходи на зады, а там балкой до леса.
Вакулин заковылял по улице.
Михеев прикрыл калитку и смотрел сквозь щелку.
Он увидел в конце улицы немецкие бронеавтомобили. Они шли быстро, ревели моторами.
Вакулин успел только оглянуться, прижаться к забору, не успел даже поднять автомата – огонь с бронетранспортера скосил его.
Так он и остался лежать у забора.
Осторожно ступая, нагнувшись, пролезая под яблонями, Михеев пошел к дому.
Бокарев отодвинул занавеску и увидел немецкие танки. Краюшкин поспешно надевал шинель. Агапова в халате стояла в дверях, прислушиваясь к лязгу и грохоту на дороге.
– Может быть, вам на чердаке спрятаться, – сказала она, – у нас есть еще подпол, под кухней, он сухой.
– Куда зады выходят? – вместо ответа спросил Бокарев.
– На соседнюю улицу.
Бокарев выбежал во двор, заглянул в щель забора, увидел бронетранспортеры, услышал автоматную очередь. Краюшкин вопросительно смотрел на него.
Быстрым взглядом Бокарев обвел двор.
Ворота сарая были открыты, внутри под крышей виднелся сеновал.
Они взобрались туда и зарылись в сено...