Неизвестный Толстой. Тайная жизнь гения
Шрифт:
Счастье семейное кончилось.
Книга вторая Семейный разлад
Начало семейного разлада, семейной драмы Толстых следует отнести к 1880 году, к тому времени, когда духовная жизнь Льва Николаевича Толстого вступила в новый, последний фазис.
Это самый продолжительный и содержательный период. В молодости – неоформленные религиозные настроения, порывы к самосовершенствованию и к практическому участию в общей жизни. В зрелые годы – отход от прежних интересов; проблема личного совершенствования отнесена на задний план, и все внимание сосредоточено на теоретическом, спокойном изучении основных законов жизни. Но тот духовный эгоцентризм, который с юных лет заставлял Толстого
В 1879 году работа завершилась в полной гармонии. Все то, что с первых шагов сознательной жизни проявлялось в Толстом, – потребность религии, самосовершенствования и практического участия в общем процессе жизни, – эти три элемента, которые к 34 годам, не имея под собой твердой почвы, привели его в тупик, теперь, через 20 почти лет непрерывной работы, объединены одним принципом на одном незыблемом основании. Все проникнуто религиозной идеей, все исходит от нее и возвращается к ней. Есть один путь для жизни, остальное – путь смерти и зла. И Толстой твердо берет направление к бессмертной жизни, но здесь встречает огромные препятствия и все силы свои кладет на их преодоление.
До этого времени внешние условия, вся окружающая обстановка были особенно благоприятны.
Разнообразие форм общественной жизни, постоянная смена впечатлений, переход от одного замысла к другому, неудачи, разочарования и сложность личной жизни помогли молодому Толстому пройти весь очерченный круг и тем создать логический переход к следующему периоду – периоду интеллектуальной подготовки. А когда этот период наступил, условия, необходимые прежде, отпали и народились новые, важные для данного момента. Осуществившаяся мечта о семейном счастье, узкие рамки этой жизни дали Толстому полную возможность выполнить поставленную перед ним задачу. Сначала личное счастье вдохновляло его к творчеству, а затем спасало от отчаяния и помогло закончить работу.
Переход в последний период, являющийся как бы синтезом первого и второго, произошел иначе, вызвал тяжелые осложнения. Новые проблемы требовали от Толстого коренного изменения форм окружающей жизни, а эти формы предъявили право на самостоятельное существование. Они остались в прежней плоскости и в ней закономерно развивались. За 18 лет согласной семейной жизни они пустили глубокие корни, и ни у кого не было сил вырвать их.
То, что служило Толстому во благо, теперь обратилось для него во зло. То, что делало семью счастливой, – духовная, творческая жизнь Льва Николаевича – теперь делает семью несчастной. Прежде он и семья взаимно питали друг друга, теперь их интересы противоположны, связь оборвана, и они вступили в борьбу, защищая каждый свое право на жизнь, временами ожесточаясь, временами примиряясь и срываясь опять.
Рассказ об этой жизни составляет тему третьей части нашей книги.
I
Вначале не было заметной внешней перемены.
Лев Николаевич оканчивает дело по покупке самарского
Заботы остались на время прежние, но творческая работа на новом пути идет спешная. Толстой занят критикой отживших форм религии и изложением своего миросозерцания. Хотя Софья Андреевна и не сочувствует этой работе, хотя ей это «тяжело и скучно», но в свободные минуты она переписывает ее и, несмотря на протесты сестры, старается соблюдать покой мужа, так как «мужчины постоянно напрягают ум и, следовательно, нервы, потому голову и нервы их надо беречь прежде всего; и за эту тишину, за соблюдение их нервов они, после работы, приносят в семью хорошее расположение духа».
Хотя Софья Андреевна не согласна с выводами Льва Николаевича, оспаривает их, но она признает их ценность и в минуты душевной близости хочет поверить в них.
По отъезде мужа в Москву, она пишет ему вслед: «Я вчера ехала с тобой и все думала, что бы я дала, чтобы знать, что у тебя на душе, о чем ты думал: и мне очень жаль, что ты мало высказываешь мне свои мысли, – это бы мне морально и нужно и хорошо было. Ты, верно, думаешь обо мне, что я упорна и упряма, а я чувствую, что многое твое хорошее потихоньку в меня переходит, и мне от этого всего легче жить на свете.
Целую тебя и (что делать – такая деспотка) скучаю без тебя».
Но что-то в семье уже надорвалось, и к осени это сделалось явным.
«Всякая на моем месте голову бы потеряла, – пишет Софья Андреевна сестре. – На душе у меня, Таня, разлад ужасный. Столько передумала и перечувствовала за эту осень, и результат очень грустный. Писать ничего не могу: как рассказать самое задушевное в письме? Все у нас в доме по-старому, все на вид совсем благополучно, но с Левочкой холодно и далеко. В доме или ничего меня не интересует, или вызывает тоску, страдание, жалость, крайнюю нежность к детям и желание смерти. Ты бы не узнала меня, как я похудела и переменилась, постарела, осунулась. Бывала я одинока, но никогда так одинока, как теперь. Так мне ясно, так ощутительно, что никто меня знать не хочет, и никому я не интересна. А теперь более, может быть, чем когда-либо, мне была бы дорога и нужна чья-нибудь нежность».
«Это был как бы кризис наших с Левочкой отношений, – сообщает она через неделю. – С тех пор лед как будто растаял, он стал со мною гораздо ласковее и натуральнее, и, к счастью моему, я сильно заболела… часов семь кричала и каталась, вся помертвела и всех напугала. Бог знает, что это было, но повторилось два раза в эту неделю и прошло без последствий. Но Левочка испугался, что я умру, и возвратил мне всю свою любовь. А холоден он стал, ты, верно, догадываешься, так же как и я, почему, хотя он ничего не высказывал».
Серьезных причин к разладу было две, и одна из них та, которую Лев Николаевич «не высказывал». Это – возобновившийся протест Софьи Андреевны против беременности. Впервые он проявился в 1871 году, повторился в 1877-м, но в том и другом случае был кратковременным. А теперь, после рождения 9-го ребенка и 3-х выкидышей, Софья Андреевна не чувствует в себе прежних сил, каждое кормление проходит с невероятными мучениями, она хочет отдыха и другой жизни.
«Иногда так бы и полетела к вам, к мама, в Москву – всюду, всюду, из своей полутемной спальни, где я, нагнувшись в три погибели над красненьким личиком нового мальчика, 14 раз в сутки вся сжимаюсь и обмираю от боли сосков. Я решилась быть последовательна, т. е. кормить и этого последнего, и вынести еще раз эти боли, и выношу довольно терпеливо».