Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Уральский Марк Леонович

— Мы — люди маленькие и тут потолковать можем. <...>

— Иван Дмитриевич, вы роняете наш престиж у немцев. И чего засели в передней?

— Ну, где там. Твоего не уроню! Ты вон в цилиндре и гамашах. Тебя не посрамишь!

И действительно немцы отлично разбирались в игре московского миллионера и ходили перед ним на задних лапках. <...> Заказчик <Сытин — М.У.> был крупный и требования предъявлял соответствующие. Не дай Бог ротационную машину или линотип не вовремя или в ненадлежащем состоянии

доставят. Такой шум поднимал, что куда и «прибеднение» девалось! И в этом сказывалась его московская натура.

Интересно, что рассказывая в своих статьях-воспоминаниях о встречах и беседах Сытина с Горьким (см. ниже), Илья Троцкий никогда при этом не упоминает об его отношении к своему кумиру — Ивану Бунину. А ведь именно по отношению к нему издатель всегда выказывал особую симпатию. В качестве «значащего примера» отметим, что на торжественном банкете в «Праге» по случаю годовщины пятидесятилетней издательской деятельности И.Д. Сытина, которая несмотря ни на что — «в разгар стачек и беспорядков, вызванных нехваткой продовольствия, в атмосфере всеобщего отчаяния, порожденного войной» — отмечалась 19 февраля 1917 г. на официальном уровне и с большим размахом³⁶, от лица писателей выступил отнюдь не Горький, а именно И.А. Бунин³⁷.

После революции Сытина особо не баловали. Когда Сытину исполнилось 75 лет, ему пришлось писать унизительное письмо в Совнарком, своему бывшему хорошему знакомому

А.В. Луначарскому, с просьбой назначить ему пенсию. В октябре 1927 г., к 10-летию революции, эту просьбу милостиво удовлетворили: памятуя о прежних заслугах на ниве народного образования, Сытину положили пенсию в 250 рублей в месяц и вдобавок разрешили проживать с семьей в «отдельной» (sic!) пятикомнатной квартире.

Хотя для И.М. Троцкого — эмигранта и непримиримого противника советской власти, любого рода прислуживание большевикам являлось несомненным показателем морального падения личности, он ни разу не бросил камня в сторону своего бывшего работодателя и покровителя. Лишь только слова сочувствия и скорбного сожаления:

В последний раз я встретился с И.Д. Сытиным несколько лет назад в Берлине. Но это уже был иной Иван Дмитриевич: подавленный, замкнутый, озлобленный. Сломили злые силы большевизма и этот могучий русский дуб. И вот нет уже больше старого Сытина³⁸.

В 1934 г. на Введенском кладбище И.Д. Сытина — человека, которого не так давно величали «русским колоссом-просветителем», в последний путь его провожали лишь родные да немногие из бывших служащих.

Максим Горький

Андрей Седых в статье-некрологе «Памяти И.М. Троцкого»³⁹ пишет:

Когда И. Сытин приехал за границу, он предложил И.М. Троцкому сопровождать его. На страницах «Нового русского слова» И.М. вспоминал, как Сытин повез его на Капри к Горькому⁴⁰.

В своих очерках о посещении Горького на Капри⁴¹ И.М. Троцкий описывает лишь осень 1913 г., причем первая его статья с

сюжетом о совместной поездке с Сытиным на Капри — «Гениальный самородок», появилась еще до Второй мировой войны (1934 г.) в рижской газете «Сегодня»⁴²:

Издательство <Товарищества И.Д. Сытина — М.У.> вело переговоры с Максимом Горьким о приобретении издательского права на его первые произведения, написанные в первые пятнадцать лет. Горький запросил 450 тысяч рублей. Правление издательства уполномочило И.Д. Сытина съездить к Горькому и лично с ним столковаться. По дороге из Москвы в Берлин <Сытин — М.У> взвесил все «за» и «против» и решил, что операция эта разорительна для издательства.

— Протелеграфируй, пожалуйста, Феде (Ф.И. Благову) и другим директорам, что не стоит ездить к Горькому. Все равно дела я с ним не сделаю.

Я, конечно, выполнил просьбу Ивана Дмитриевича. На следующий день получили ответные депеши из Москвы, что директора присоединяются к его мнению. И.Д. Сытин выслушал содержание депеш, встал, перекрестился на угол и начал говорить тихим таким шепотом:

— Поедем, стало быть, к Алексею Максимовичу. Хорошо сейчас на Капри...

— А что скажут в правлении?

— Неважно! Протелеграфируй, что едем. <...>

Познакомишься с Горьким, посодействуешь мне в переговорах о цене и покатаешься по Италии. Только ты уж меня одного с Горьким не оставляй. Обернет вокруг пальца. Он — жох!..

Мы телеграфно оповестили Горького о дне приезда и получили приглашение быть его гостями. <...>

От Берлина до Рима нас сопровождал известный фильмовый промышленник Ханжонков. Всю дорогу Сытин плакался, что Горький его разорит и что мы едем заключать явно убыточную сделку. То же самое он говорил и покойному писателю Первухину⁴³, корреспондировавшему из Рима в «Русское слово». Полный профан в издательском деле, я в душе решил облегчить Ивану Дмитриевичу его миссию. <...>

На пристани на Капри нас встретил личный друг Горького бывший берлинский издатель И.П. Ладыжников. Завидев еще издали Ладыжникова, И.Д. заметно всполошился и, обратившись ко мне, снова повторил просьбу — не оставлять его одного. Мы остановились в каком-то чудесном отеле, из окон которого открывался чарующий вид на неаполитанский залив.

Покуда я приводил себя в порядок, Иван Дмитриевич и Ладыжников куда-то исчезли. Тщетно я их искал в гостинице, ресторане и парке отеля. <...>

Загадка, впрочем, вскоре разъяснилась. <...> Для меня стало очевидным, что Сытин уже сидит у Горького и, вероятно, ведет переговоры о приобретении его произведений.

На веранде горьковской виллы я нашел большое общество. <...> Было шумно и весело, а прелестная итальянская осень и синие волны, шаловливо игравшие у близкого берега, располагали к интимности.

Максим Горький находился, по-видимому, в отличном настроении⁴⁴ и очень ярко и образно рассказывал разные эпизоды из своей скитальческой <...> жизни.