Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...
Шрифт:
Через полчаса, когда мы разговаривали то ли о русской кулинарии, то ли о русской водке, он сказал мне:
— Я на всю жизнь возненавидел белорусскую самогонку. Я ее в сорок третьем году, ох, сколько перепил!
Тогда я подумал: чтоб военнопленный, да в лагере, да в сорок третьем году, да в оккупированной Белоруссии пил самогонку — свежо преданьице, да верится с трудом. Я познакомил Виктора Михайловича с моим приятелем — заместителем главного редактора журнала «Техника — молодежи» Витей Пекелисом,
Мне вечером Пекелис рассказывает, что Виктор Ми- хайлович предлагал ему:
— У меня тут машина, жена с детьми живет в маленьком особ нячке на берегу моря — я здесь провожу отпуск. Хотите — съездим.
Пекелис счел за благо отказаться. Виктор Михайлович с самого начала проявлял поразительное знание самых тонких тонкостей в нашей литературной жизни.
В частности, когда только я кончил беседовать с американцами и только-только с ним познакомился, он мне сказал:
— Вы знаете, товарищ Семенов, я категорически не согласен с критикой вашей последней повести в «Литературной газете». В на ших газетах есть очень много критических статей о вашей повести, но со статьей Борисовой в «Литературке» мы категорически не со гласны.
В общем, в конце уже первого дня мне стало ясно, что этот, так называемый преподаватель Кильского университета кафедры русского языка — обыкновенный НТСовец, антисоветчик, который приехал на фестиваль ничуть не для отдыха, а для самой что ни на есть работы.
Кстати говоря, уже через три месяца в Москву он прислал мне письмецо и мою с ним фотографию. Значит, кто-то был с ним второй, который снимал нас, когда мы сидели на скамеечке. Он потом показывал мне крохотный фотоаппаратик, величиной со спичечный коробок, но это уже было в конце, после того как я и Пекелис поняли, что никакой он не военнопленный, а сражался против Красной Армии в рядах Власова. Получилось это так.
Американцы попросили меня подарить им мою книжку. Я пообещал им это сделать. Но их делегация жила за городом — в городе-спутнике километрах в двадцати пяти от Хельсинки.
С машинами у нас было трудно, а постольку-поскольку я там представлял газету «Известия», брать машину Юры Голошубова, собкора газеты «Скандинавия», было неудобно, потому что ему и Кривошееву, приехавшему вместе со мной, надо было все время быть около нашего штаба, чтобы знать все происходящее на всех аренах фестиваля: и в дискуссионных клубах, и на стадионах, и в других городах.
Так вот, как-то раз приехал Виктор Михайлович, который, кстати говоря, тоже умолял меня подарить ему книжку. Книжку я ему подарил и в придачу дал еще поллитра и написал на поллитровой этикетке: «Пей российскую русскую водку и не чихай, Виктор Михайлович!», или что-то в этом роде, точно я уже не помню.
Я попросил Виктора Михайловича отвезти меня к американцам, чтобы я успел им подарить книжку (это было накануне моего отъезда). Виктор Михайлович как-то засуетился,
Я его пристыдил:
— Что, Виктор Михайлович, боитесь, что свистну вас? Он засмеялся и ответил:
— Я чекистов за версту чувствую. Они прислали мне в ФРГ сообщение и приглашение в страну от моего двоюродного брата, но я воробей стреляный, меня на мякине не проведешь.
— Пасуете?
Виктор Михайлович покраснел и сказал:
— Ну ладно. Вы выходите к входу, а я сейчас подгоню машину.
Он подогнал голубой «фольксваген», и мы с Витей Пекелисом поехали к американцам. И вот тут у нас пошел разговор более или менее откровенный.
Витя Пекелис сказал, что он служил во власовской армии, вывел из окружения роту, расстреляв перед строем предателя — командира, за что был награжден орденом Красного Знамени и произведен из сержантов сразу в старшие лейтенанты.
Виктор Михайлович аж взвился и стал спрашивать: «А кого вы знаете из власовцев?» Мы с Пекелисом переглянулись, и в общем-то все нам стало ясно. Пекелис перечислил фамилии генералов и командиров, которые ушли с Власовым к фашистам.
Виктор Михайлович качал головой, что мол знает их, и говорил: «Этот в Париже... Этот в Мюнхене... Этот во Франкфурте-на-Майне».
Мне тогда — в Хельсинки — казалось, что Маша Воробьева и Виктор Михайлович знают друг друга. Даже Маша как-то мне сказала:
— Знаете, мне кажется, что Виктор Михайлович из прибалтийс ких немцев.
Я ее спросил:
— Почему вы так думаете, Машенька?
Она мне ответила:
— Я — филолог. Мне это кажется по произношению...
Но убеждение это у меня было совершенно точным.
У Васи Захарченко, в его дискуссионном клубе, который помещался в одном из фешенебельных районов Хельсинки, в фешенебельном трехэтажном здании, отделанном мореным деревом, — там был свой постоянный разведчик — Ли Ренс. Он ходил в рваном пиджаке и заштопанных джинсах, подчеркивая этим свой демократизм.
Одному из наших он сказал:
— Меня сейчас приглашают работать в радиостанцию «Голос Америки». Как вы думаете — стоит мне туда идти?
Сказал он это с наивным видом, стараясь позондировать почву и вызвать людей на дискуссию о передачах «Голоса Америки», но на дискуссию с ним никто не пошел, а так посмеялись, и разговор на этом закончился.
Так вот — Ли Ренс Машу знал очень хорошо, а Маша знала Виктора Михайловича.