Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...
Шрифт:
Неужели этого урока недостаточно? Не пора ли создать по всей стране ассоциации и объединения? Например, шахтеры, металлурги и железнодорожники, — все, что реализовано ими сверх выполняемого госзаказа, идет именно рабочим коллективам, их Советам, — с них и спрос, а не с Москвы…
Управлять экономикой гигантской державы из единого центра невозможно, полагать, что можно вести все планы, соединить их воедино и ждать после этого выхода из экономического тупика, — маниловская утопия. Рынок, оборот, предпринимательство, инициатива на местах, не связанная кандалами нормативных актов, — в этом мне видится надежда на выход из
6. В журнальных публикациях последнего времени все чаще появляется трагический вопрос: «А что может случиться, если мы проиграем Перестройку?» Дается однозначный ответ: грядет тоталитарная диктатура пострашнее сталинской.
Сторонники Сталина, как правило, мифотворцы, люди малоин- теллигентные, часто — необразованные (сужу по количеству ошибок в их письмах). Они, эти сторонники государственного ужаса, оперируют былинами: «При Сталине каждый год цены снижали! При Сталине преступности не было! При Сталине магазины были завалены товарами, и икра стоила всего сто шестьдесят — по нынешнему шестнадцать рублей». Почему бы нашему Госкомстату не привести наконец реальные данные сталинской поры? Почему не просветить тех, кто заблуждается, — о фанатиках говорить не стоит, форма невменяемости.
Но ежели, не дожидаясь, пока раскачается Госкомстат, сказать, что в сталинское время в концлагерях и ссылках находилось не менее сорока миллионов, все крестьяне были приравнены к рабам и лишены паспортов без права выезда в город и голодали в своих деревнях, — а это примерно семьдесят миллионов, — то окажется, что в городах в те годы жило не более сорока — пятидесяти миллионов, в то время как сейчас — более двухсот.
И несчастные Иваны и Матрены кормили эти сорок-пятьдесят миллионов, сами не ведая вкуса масла и колбасы с сыром, — «финны» отбирали все, подчистую, хуже баскаков во времена ига.
Итак, пятьдесят миллионов горожан жили припеваючи? Неверно это. Была еда в Москве, Питере, Киеве, столицах республик. А многострадальная Пенза, Гомель, Херсон и Сызрань и тогда жили на скуднейшем довольствии.
При Сталине снижали цены? Верно. Каждый год. Но в этот же день на всех заводах снижали расценки, завинчивая гайки полурабского труда еще круче.
Почему-то никто из сталинистов не хочет вспомнить, что за анекдот, который сейчас весело рассказывают в троллейбусе, не только «язычник», но и все его соседи получили бы по восемь лет лагерей — без суда и следствия, по решению Особого совещания.
Почему-то никто из сталинистов не хочет вспоминать про пакеты, которые получала вся номенклатура, — несчитанные деньги, благодарность за рабью готовность уничтожить, арестовать, растоптать каждого, кто осмелился бы слово сказать против «великого друга физкультурников, пожарников, детей, выдающегося корифея науки, стратега, экономиста, философа, генералиссимуса и отца родного»…
Почему-то никто не хочет вспоминать про воровские бандформирования вроде «Черной кошки», которые терроризировали страну, про хулиганские малины, про миллионы стариков и старух, получавших пенсию в размере трех — пяти рублей в месяц, полное отсутствие туризма, уродливость казарм — школ для мальчиков и девочек, тотальную ложь в обществе, когда (чисто по-оруэлловски) миллионы обманутых
Пора бы Госкомстату и другим ведомствам раскрыть свои совершенно секретные архивы и показать народу, каким был рацион питания подавляющего большинства народа, сколько радиоприемников находилось в пользовании трудящихся, холодильников, велосипедов, мотоциклов, мопедов, зимней обуви, цивилизованного женского белья.
Ни одна газета в сталинские времена не печатала ни слова о преступности: проституции, хулиганстве, бандитизме. Считалось: «Социализм не имеет социальной базы для преступлений!» Не печаталось ни единого слова о коррупции — «такого не может быть в социалистическом обществе!» А ведь группа Брежнева — Черненко и Щелоко-ва еще тогда правила Молдавией по законам мафии, что не помешало Сталину выдвинуть Леонида Брежнева кандидатом в члены Президиума ЦК на XIX съезде — на том самом съезде, когда Сталин — при слепых овациях оболваненного народа — окончательно покончил с понятием «большевизм», переименовав партию так, как к тому вели его имперские амбиции.
Политика — наука взвешенной смелости, которая не прощает двусмысленных и — особенно — запоздалых решений.
После Кронштадтского восстания Ленин в плане своей речи о нэпе писал бесстрашно, яростно, однозначно, думая не о реакции «революционных идеалистов», но о судьбе страны: «...Чем можно экономически удовлетворить среднее крестьянство? Мелкого товаропроизводителя? а) свобода оборота = свобода торговли (= свобода капитализма). Назад к капитализму?
Слишком поспешный, прямолинейный, неподготовленный “коммунизм” наш вызывался войной и невозможностью ни достать товары, ни пустить фабрики…
Кооперация... экономически наилучшая форма свободного оборота…
Где достать товары?
а) Заем. (100 миллионов золотом) …
б) Торговый договор с Англией, Америкой.
в) Концессии.
Государственный капитализм, блок с ним вверху, — свобода оборота для крестьян и пр. — внизу.
…Переутомление вроде Бреста, передышка экономическая. Улучшить положение рабочих…
Улучшить положение крестьян и двинуть оборот.
Индивидуальный товарообмен?
Да! Усилим производство, двинем оборот, дадим передышку, усилим мелкую буржуазию, но гораздо больше укрепим крупное производство и пролетариат. Одно с другим связано…»
Заметим, как часто в этом наброске Ленин употребляет слова «свобода» и «оборот».
Ленин не побоялся бросить гвардии «революционных идеалистов» такой вызов, как понятие «оборот», в двадцать первом; из партии вышли не сотни, а тысячи большевиков: «Ленин сдает позиции капиталу, за что боролись?!» Тем не менее — без насильственных реквизиций — в двадцать пятом СССР начал вывозить хлеб за границу, — в стране голодных не было, продавали излишки.
И это меня более всего насторожило: такого рода нападки есть форма мечты о тоталитарной диктатуре и реанимации казарменного «социализма», что обернется презрением к нам человечества, случись такая трагедия.