Некоторым образом драма
Шрифт:
Милиция – майор-участковый из соседнего отделения прибыл через два с половиной часа.
К телу он даже не приблизился – хватило одного взгляда. И сразу сел писать свою милицейскую писанину.
К этому времени лицо покойного заметно изменилось, но выражение оставалось спокойным, а глаза не открылись.
Марина наконец подвязала ему бинтом челюсть и спеленала руки на груди. Затем они с милиционером обменялись какими-то документами, и она ушла. Я укрыл тело простыней.
К счастью, скоро вернулась Гита – ее рабочий день в поликлинике закончился. Я откровенно сказал, что боюсь звонить родственникам. Для врачихи это должно
Трубку взяла жена. Сперва Гита сказала, что Александр Борисович отправлен в больницу в безнадежном состоянии, затем сказала правду. Потом трубку пришлось взять мне.
Женский голос спросил, снял ли я часы с Александра Борисовича. Я сказал, что да и что все вещи у меня. Женский голос сказал, что в заднем кармане брюк у него триста рублей и какое-то удостоверение. И здесь я ляпнул, что сразу же выну деньги. А ведь раньше-то было сказано, что тело уже увезли и был даже назван морг судебно-медицинской экспертизы. Вероятно, вдова была в таком шоке и трансе, что ничего еще толком не могла сообразить и потому спрашивала и вообще говорила какую-то чушь.
Гита ушла домой к больному мужу, подписав милицейские протоколы. Я подписал их еще раньше.
26.12.87. 09.50.
Жутковато, но что поделаешь? Сижу на диване, где умер Шурка. Достаю из его старенького, дешевенького портфеля с тремя отделениями папку с фото и письмами. Надо торопиться: родственники непредсказуемы – могут отобрать документы. Четкий, размашистый почерк Некрасова:
11.01.60.
«Дорогие Шура и Гиза! Нет, мы не негодяи, мы просто ленивы. А о вас мы всегда помним и любим по-прежнему. Только вот нет теперь предлогов для поездок в Ленинград. А вы почему-то забыли и Киев, и Корастышев и вообще неньку-Украину. А жизнь идет помаленьку. Через неделю собираемся с мамой, как и в прошлом и в позапрошлом году, под Москву, в Малеевку – подышать лесным, зимним воздухом, посмотреть на снег, походить на лыжах, а заодно и поработать – там это куда продуктивнее получается, чем в Киеве.
Похвастаться объемом написанного в этом году никакие могу. Последняя небольшая вещь была напечатана в № 12 «Нового мира». Называется «Три встречи» – это о Валеге – в жизни, книге и кино. А сейчас кончил рассказ, начатый еще в… 1949 г. Увы, обратно про войну. Послал в «Новый мир». Ответа еще нет…»
По радио сей миг: «Министр иностранных дел Чехословакии Богуслав Хнёупек горячо приветствует предстоящее подписание соглашения по ракетам средней дальности…»
«…А в конце января должны выйти наконец отдельным изданием итальянские записки „с иллюстрациями и фотографиями автора“. Ловите!
Вот такие-то дела… Крепко обнимаю. Мать шлет привет. Вика».
Майор-участковый сказал, когда я укрыл тело чистой и новой простыней:
– Положите старую. Эта пропадет.
– Чего ж я буду простыню жалеть?
– Когда приедут за телом, еще одну попросят.
– Ну и что?
– Так эти перевозчики простыни реквизируют – в морг без простыней берут.
– Ну и что? Что ж, я его на грязных тряпках из своего дома дам выносить?
– Ваше дело. Мое дело – предупредить.
И уже проходя через переднюю мимо столика:
– И
На столике лежало двадцать пять рублей. Там у меня всегда деньги лежат.
– Уберите-ка деньги отсюда. Валяются вот так. Пропадут, а потом на милицию катят.
– Хорошо. Уберу. Спасибо вам за все.
– Ну, что вы – не за что! Сами не болейте!
– Спасибо.
Так все потом и было: попросили вторую простыню, чтобы положить на нее тело. Расстелили на полу, перенесли Александра Борисовича с дивана, завязали простыни углами в головах и ногах. Очень заботливо продиктовали адрес похоронного магазина, который приписан к моргу: улица Достоевского, девять, возле Кузнечного рынка. Я записал. Предупредили еще, чтобы родственники, когда поедут в контору морга, не забыли свои паспорта. (Имя Достоевского тут к месту прозвучало!)
– Ты, Ваня, торшер сдвинь, чтобы ногами вперед развернуть, – сказал старший.
Шапки сняли оба, когда вошли.
Надели, когда уже подхватили белый кокон.
За все такие трогательные любезности четвертной, убереженный мильтоном, перекочевал в их карман. Такая подачка, судя по новому взрыву информационных и утешительных слов, была для них сюрпризом.
Носилки ждали на площадке лестницы.
– Лифт не работает?
– Да. Уж извините.
– Ничего-ничего! Ваня, лямки туже затягивай, чтобы он не съехал.
6.11.65.
«Дорогой Шура! Только что вернулся из Москвы. Пропихивал в „Новый мир“ свой новый „opus“. Рассказы. Вроде как о Камчатке и в то же время не только о ней. Все делается со скрипом. Все всего боятся, осторожничают… Первый этап – редакцию – вроде как преодолел. Но впереди еще множество Сцилл и Харибд… Пока не получишь в руки экземпляр журнала, ни во что не веришь.
Такое время…
А мост твой видал на фотографии. Великолепен… Но почему вы не делаете таких, как в Сан-Франциско?
Обнимаю и целую. Привет большой от меня и мамы Гизе.
Твой Вика».
Когда уходила врачиха «неотложки», я поинтересовался, сколько ждать спецтранспорт?
– Часа два.
Не успела закрыться за ней дверь, как милиционер сказал:
– Ненаучная фантастика, хозяин. Часикам к четырем утра ждите. В лучшем случае. Кажется, они сейчас за город рейс делают.
– Да вы что?!?!
– А ничего. Тут вам надо большой блат иметь. Не на районном уровне. Тут, если у вас кто в Смольном работает, может, и помогут. Ниже не пройдет. Погода плохая, гололед, сердечники мрут по всему городу как мухи. Запарка, короче говоря.
Так вот я и остался с Александром Борисовичем опять накоротке. Ходил из угла в угол по диагонали комнаты – извечная штурманская привычка. И от всей души поносил родную советскую власть.
Зря поносил. Спецтранспорт прибыл в 21.30, а не в четыре утра.
Оказалось, сработало мое писательское имя – Марина поднажала по своей линии. Так что определенные выгоды в нашей профессии есть.
Из книги В. П. Некрасова «Маленькая печальная повесть»:
«Сегодня воскресенье, а в среду 12 сентября минет ровно десять лет с того дня, когда, обнявшись и слегка пустив слезу, мы – я, жена и собачка Джулька – сели в Борисполе в самолет и через три часа оказались в Цюрихе.