Некрасивая
Шрифт:
— А вдруг не выдержу, вдруг осрамлюсь! Вот-то будут торжествовать мои новые враги! — замирало мое беспокойное маленькое сердце. Но нет! Тут же успокаивала я себя — этого не может быть. Училась же я хорошо в пансионе, значит должна выдержать предстоящие экзамены как говорится, на «ура» — и уверив себя в этом, я смело начала рассказывать все, что у нас проходилось о Петре.
Я говорила плавно, толково и ясно и маленький учитель по-видимому остался совершенно доволен мной.
— Очень хорошо, барышня, разодолжили старика, поставлю вам за ваш ответ двенадцать баллов. Довольно? Ась? — пошутил он и его болезненное лицо улыбнулось снисходительно и добро.
Я
Таким образом я переходила с одного предмета на другой, вызывая всячески знаки одобрения со стороны учителей. Даже чахоточный желчный учитель географии вечно недовольный всем и всеми пришел в искренний восторг, после того, как я сделала ему подробный перечень всех озер и рек великой Российской империи, а праотец Авраам остался вполне доволен, когда я продекламировала ему оду Державина «Бог».
— Великолепно, девица! Продолжайте также как начали и институт будет справедливо гордиться вами! — произнес он с чувством и как равный равной подал мне руку.
— Действительно вы прекрасно подготовлены m-llе Гродская! И это делает честь вашей бабушке — графине и вашим учителям и наставницам! — сдержанно похвалил меня и инспектор. — Я дам лучший отзыв о вас госпоже начальнице. Теперь остается вам только ответить по Закону Божию. Батюшка сейчас придет! — добавил он и кивнув мне головой вышел из инспекторской в сопровождении учителей.
Комната опустела. Я осталась одна. Странное чувство наполняло мою душу: с одной стороны радостная гордость поднимала все мое существо, мне было сладко и приятно, что учителя остались довольны моими знаниями, осыпали меня одобрениями и похвалами, с другой стороны я страдала, от тяжелого мучительного одиночества, от непосильной обиды, которую мне только что нанесли мои новые товарки по классу.
— Бедная Ло! Бедная Ло! — выстукивало мне мое уязвленное сердце. — Тебя не поняли и не поймут здесь никогда, никогда! — И мои глаза, застланные слезами, глянули в окно, откуда смотрел сумрачный и ненастный день осени… Старый сад с обнажившимися деревьями печально притаился за окном. Серое небо раскинулось над ним унылым куполом; дорожки, усыпанные опавшей засохшей листвой убегали во все стороны от широкой площадки для крокета, где стояли высокие столбы качелей, уже снятых на зимнее время, сейчас. По широкой площадке и по длинным аллеям одетые в смешные «клоки» [22] , с вязанными шарфами на головах гуляли институтки.
22
Клока или салоп — верхняя женская одежда, широкая длинная накидка с прорезами для рук или с небольшими рукавами, часто на подкладке, вате или меху.
Передо мною среди массы незнакомых лиц промелькнули Фея, Мурка, Незабудка, Ляля Грибова и другие воспитанницы третьего «моего класса», фамилии которых я еще не успела узнать. Вот черноокое, смуглое, чернобровое лицо Аннибал. Она мчалась прямо к окну, около которого я стояла подбежала, остановилась как вкопанная закинула назад кудрявую голову и показала мне язык. Потом, подпрыгнула на месте, как дикая козочка и затерялась в толпе гуляющих подруг…
Я невольно улыбнулась
«Да, тяжело тебе будет завоевать любовь класса, бедная Ло!» — заговорил снова внутренний голос, — «не поняли и никогда не поймут тебя твои сверстницы. Твою застенчивость они принимают за гордость, твою неловкость за вражду. Бедная, одинокая девочка не легка твоя жизнь! Был один человек на свете, любивший тебя без памяти, для которого твое безобразное лицо казалось прекрасным и который так нежно, так горячо ласкал свою маленькую дочурку, но увы! Судьба отняла его от тебя». Что-то больно и остро защипнуло меня за сердце. Что-то подкатилось к самому горлу и сжало его как тисками.
— Папа мой! Дорогой мой покойный папа! Видишь ли ты как тяжело бывает подчас твоей бедняжке Лизе! — прошептала я и опустившись в большое мягкое кресло, стоявшее тут же у окна горько, горько заплакала.
Передо мной вырос образ моего отца, которого я прекрасно помнила, несмотря на то, что он умер когда мне едва лишь исполнилось четыре года. Бедный дорогой папа! Какое у него было всегда печальное лицо! Какая благородная осанка! А сердце его! Боже мой, какая масса бедняков уходили осчастливленные из нашего дома, щедро оделенные «молодым графом», которого боготворили за великодушие и доброту! Во все тяжелые минуты жизни отец точно живой представился моим внутренним духовным взорам. И сейчас, обиженная, огорченная, несчастная, я чувствовала его перед собой, видела его ласковое, милое, чудное лицо, его любящие глаза сияли мне, его голос шептал мне тихо, тихо:
— Успокойся, моя Лизочка, успокойся, моя родная! Я буду около тебя, я поддержу тебя в тяжелые минуты, ведь я неустанно молюсь за тебя Небесному Отцу, родное мое дитя!
Слезы по-прежнему текли по моим щекам, но это были уже не прежние слезы отчаяния, а тихой грусти. Я так ясно чувствовала присутствие подле себя моего дорогого отца, что ощущала даже прикосновение его руки на моем плече. Радостный трепет пробежал по всему моему существу, точно весенний вихрь подхватил и понес меня куда-то.
— Ты здесь, мой папочка, ты со мной! О, не оставляй меня тут, возьми к себе. Упроси Господа Бога, послать мне смерть, я так хочу быть с тобой и с мамой! Мне так тяжело жить на земле! — прошептала я замирающим голосом и новые слезы хлынули из моих глаз.
И вот другая рука милого призрака легла на мою голову.
— Успокойтесь, дитя мое, о чем вы плачете? — услышала я нежный, ласковый голос над своим ухом. Я живо поднялась с кресла, взглянула на говорившего и… смутилась.
Передо мной в скромной темно синей рясе, с наперсным золотым крестом на груди стоял незнакомый священник. У него было доброе, доброе лицо, и кроткие глаза, глядевшие на меня с сочувствием и лаской. Длинные с проседью волосы и такая же борода обрамляли его тонкие черты, дышащие той же кроткой лаской. Одну руку он положил мне на плечо, другой гладил мои густые длинные волосы.
— О чем вы плачете, дитя мое? Поведайте вашему будущему духовнику ваше горе, и может статься, я сумею своим участием или советом помочь вам, — произнес он тем мягким ласковым голосом, который вливался прямо в душу. Я посмотрела на незнакомого батюшку, готовая чистосердечно признаться ему во всем, но клокотавшие в груди моей рыдания мешали мне говорить. А хотелось сказать так много! Хотелось поведать этому доброму старику, как плохо отнеслись ко мне мои новые подруги, как несправедливо возненавидели меня. Но слова не шли мне на язык, и я молчала.