Некрасов
Шрифт:
В начале I860 года «Русский вестник» напечатал новый роман Тургенева «Накануне». Добролюбов написал о нем статью. Цензор Бекетов предварительно, и не без искательности, показал ее Тургеневу. Тургенева статья не удовлетворила, и он в довольно категоричной форме просил Некрасова ее не печатать. Со своей стороны, Добролюбов решительно заявил о готовности уйти из журнала, если статья не будет напечатана, тем более что по ряду причин, прежде всего цензурного характера, статья и так была смягчена и трансформирована. Тогда Тургенев ультиматумом поставил перед Некрасовым вопрос: «Я или Добролюбов».
Статья была напечатана. Тургенев покинул «Современник»
Некрасов все делал для того, чтобы сохранить обоих. Во-первых, это был выбор не между Тургеневым и Добролюбовым, а между Тургеневым и — журналом. Иначе говоря, что касается журнала, то следовало выбирать между сотрудничеством не всегда верного и обязательного (достаточно вспомнить, что даже «Обязательное соглашение» постоянно нарушалось) Ивана Сергеевича и подлинно журнальной — от зари до зари — работой того же Добролюбова и Чернышевского. В конце 50-х годов журнал держался не эпизодическими появлениями, пусть даже и шедевров, созданных «отцами», а общественно злободневным ежемесячным содержанием, которым постоянно насыщали его фанатически работавшие «дети».
Что же касается самой статьи и вызванного ею ультиматума Тургенева, то здесь поведение Добролюбова было безукоризненным, а решение Некрасова точным и справедливым. Ведь ультиматум Добролюбова не ставил проблему выбора: я или Тургенев; критик лишь отстаивал право на свою статью. А что собой являла статья?
Конечно, статья Добролюбова не совсем та статья о романе, которую, видимо, ждал Тургенев, а нечто гораздо большее и даже, по сути, с романом соревнующееся. Подобно статьям Белинского, которому стремился наследовать Добролюбов, статьи Добролюбова явили собой удивительный феномен, в частности и эстетический.
Это и критические работы и явления, далеко выходящие за свои собственные жанровые рамки. «Пьесами жизни» назвал Добролюбов пьесы Островского. Его собственные статьи можно было бы назвать «статьями жизни». Потому-то они не исчерпывают Островского или Тургенева, но и не исчерпываются ими. Нетрудно представить тип статьи, имеющей значение и цену лишь в отношении к рассматриваемому произведению. Статьи Белинского или Добролюбова имеют безотносительную ценность сами по себе. Недаром они и зажили почти немедленно самостоятельной жизнью, перейдя в собрания сочинений. Уже через год после смерти критика, в 1862 году, появилось первое. Затем — в 1871, в 1872, в 1890-м... А ведь он умер в двадцать четыре года. Вспомним, что был в свои двадцать четыре года Тургенев? Или Гончаров? Да хоть бы и Достоевский с Толстым? Какие собрания? Каких сочинений? Нет. «Юный гений» — называли Добролюбова недаром.
У могучего, трагического величия, художественного типа Базарова был и такой действительно могучий, трагический великий прототип. «Могущественный» — сказал о Добролюбове В. Розанов.
Роман Тургенева, конечно, можно читать и без статьи Добролюбова, но удивительно, что и статью Добролюбова можно читать как бы и без романа Тургенева. В объединении же они составили особый комплекс, такой тип социальной, эстетической, нравственной культуры, который в новейшей истории литературы больше почти и не встречается. Статья и роман взаимодействовали и, не совпадая, бесконечно обогащали друг друга. Роман Тургенева «Накануне» вполне мог бы нести название добролюбовской статьи «Когда же придет настоящий день?» (в журнальной публикации —
Недаром статья была названа «самым выдающимся» из всего, что было сказано и написано о романе. Кем названа? Иваном Сергеевичем Тургеневым. Но это потом, когда, говоря некрасовским стихом, «года минули, страсти улеглись...».
А тогда «страсти» бушевали — 1 сентября 1860 года Тургенев в письме к Панаеву просит не помещать его фамилии в составе сотрудников «Современника».
В сущности, выключая себя из сотрудников «Современника», Тургенев вычеркивал себя из друзей Некрасова.
Все симпатии и — больше — вся любовь Некрасова к Тургеневу были таковы, что и по истории всех их долгих, крепких и задушевных связей, и по казавшемуся ничтожным поводу ссоры Некрасов и мысли не мог допустить, что это не краткое недоразумение.
Но то, что показалось эпизодической размолвкой, оказалось драматическим финалом.
«С ЭТИМ КЛЕЙМОМ Я УМРУ...»
Естественно, что, будучи издателем, журнальным и книжным, то есть предпринимателем, и — соответственно — ведя разнообразные денежные дела, да еще играя — коммерчески — в карты, Некрасов должен был оказаться в центре финансовых переплетений и многих обязательств, а житейски в ореоле не только поэтической славы, но злобных наветов и оговоров, подчас самых фантастических и скандальных.
Он был обречен на это, сколько ни помогал молодым, сколько ни опекал старых. Кроме того, видимо, и сами стихи Некрасова-поэта, такие демократичные, так открытые любому и столь сострадающие, должны были почти любого беспрерывно провоцировать на готовность искать немедленный отклик со стороны Некрасова-человека, требовать абсолютных соответствий слова и дела. Случилось так, что чем сильнее стихи были поэтически, к тем более категоричному счету взывали они житейски.
Так, что сам размах и объем оказывавшейся Некрасовым помощи скорее поддерживали, чем ослабляли разговоры о богатстве и сплетни о сквалыжничестве.
Между тем ведение финансовых дел требовало подчас — под угрозой разорения — определенных ограничений, четких условий и жестких правил.
Благотворительность же рождала встречный напор, за которым часто и отчаяние, я стоны, и угрозы, и слезы, и шантаж.
«В последние десять лет, — свидетельствует П. Боборыкин, — Некрасова одолевали и лично, и письменно просьбами о денежном пособии. Мудреного тут ничего не было: всякий знал, что он человек с хорошими средствами, по всему Петербургу ходили рассказы об его очень больших выигрышах. Но вслед за просьбами пошли и разные виды шантажа, угрозы обличений. Вот один из таких навязчивых просителей и явился раз в приемный день. Некрасов вышел из кабинета и раздраженно крикнул:
— Что вам от меня угодно? Вы пристаете ко мне каждый день, пугаете меня, я вам сказал, что больше вам давать ничего не буду.
И потом, обратясь к нам (нас было несколько человек), прибавил:
— Просто житья нет в последнее время! Дошло до того, что дожидаются меня у подъезда и говорят всякие грубости...»
К тому же по роду деятельности, оказываясь в центре литературно-журнальной, деловой жизни, Некрасов стоял перед лицом сил и людей (будь то богач-предприниматель, дворянин-помещик, государственный чиновник или пролетарий-разночинец) , имевших разные, иногда прямо противоположные, представления о чести и достоинстве, о богатстве и бедности, о щедрости и скупости.