Некрофил
Шрифт:
"Скорая помощь" въезжает во двор больницы св. Георгия. S. выходит с озабоченным видом, дрожа от холода под плащом, а санитары открывают заднюю дверь машины, поднимают носилки, кладут их на каталку. Санитары выглядят старыми, похожими на камни.
С. кажется спящим, если только он не в обмороке. Его незабываемые руки с ногтями с траурной каемкой от его собственной крови раскрываются ладонями вверх, кувшинки, нимфеи. Артериальное давление очень низкое, дыхание редкое. Шоковое состояние.
Каталку ставят в коридоре. Неоновый свет кладет маску смерти на лицо С. S. заходит в приемный покой, там дежурный врач объясняет что-то двум медсестрам, те хохочут. S. оформляет бумаги, дает денег, оставляет
Срочный больной, - говорит дежурный врач в раковину телефона.
Хирург корчит гримасу, потом говорит себе, что ткани печени хорошо восстанавливаются. Правда, у этого...
Белье, забрызганное нежно-розовым, кровавые цветы, имперские папоротники на белой ткани: такие же, но черные, расцветают на лохмотьях спящих скелетов. Но они не такие, они другие, совершенно другие. Было сделано переливание крови. Группа Б. Кровь сдавала за несколько недель до этого одна учительница, дева с жировой складкой под лямочкой бюстгальтера, с желчным взгядом, по вечерам пишущая стихи, полные идеализма и гуманности, в то время как ее радио изрыгает из репродуктора легкую музыку на полную громкость. Учительница никогда не узнает, в чьих венах потекла ее кровь. С. никогда не узнает, кто ему эту кровь дал. Впрочем, он об этом даже не задумается. Это так неважно. И так временно... В лучшем случае, будет начало совместных химических изменений перед полным иссушением при температуре 800° по Цельсию, абсурдная огненная свадьба двух посторонних. Часть учительницы девушки, над которой С. бы посмеялся, смеялся бы до смерти, - отклонилась от своего изначального пути. Новые возможности могли бы открыться для новых моделей, сочетаний, кристаллических конфигураций.
Наркоз проходит. Сознание возвращается к С., сознание холода, сознание дрожи, сознание того, как трудно дышать. Затем, словно во сне, он чувствует, что ему делают укол, ощущает тяжесть грелки, дышать становится немного легче, он слышит, как разговаривают рядом с ним. Он не чувствует боли. Его правая рука, тяжелая, натыкается на перевязку, окружающую живот и нижнюю часть груди.
С. медленно открывает глаза, видит простыни со штампом больницы св. Георгия на ленточке из ткани, белую краску кровати, местами облупившуюся, бледно-зеленые стены с желтыми пятнами влаги, капельницу, игла которой воткнута в его левую руку, прямоугольник окна. Сейчас он один в маленькой палате. Кровать, шкаф, стул, кувшин с тазом на столике, где разложены его туалетные принадлежности, которые ему уже успели принести. Звонок не работает.
Доктор К. говорит, что всё будет хорошо. Старый доктор J. лечит С., но не разговаривает с ним, так как ненавидит англичан: он помнит черные лестницы, по которым ему приходилось подниматься, и клубы, куда вход ему был закрыт. Доктор J., который, кстати, любит рассказывать историю о садовнике, Смерти и свидании в Самарканде, считает, что польза от медицины лишь относительна, ибо заранее предрешено, будет пациент жить или умрет. Он приписывает лечению ценность символическую и некую смутную способность к утешению, в зависимости от степени симпатии, которую он испытывает к пациенту.
Death has a hundred hands and walks by a thousand ways.42
Друзья пришли его навестить. С. принял их, свежевыбритый, ясноглазый, с байроническим профилем. Они принесли цветы. С. обожает цветы. В Оксфорде его садик был полон роскошными розами, маргаритками, гладиолусами, скабиозами, или, осенью, тучными далиями, подсолнухами, хризантемами, удобренными нитратами средневековых могильных ям, веками пополнявшихся посещениями чумы. Смерть никогда не отлучалась из жизни С., и он никогда о ней не забывал.
С. рассказывает друзьям, как на него напали двое нищих и потребовали часы и кошелек, как он позвал на помощь и, раненый в печень, смог дотащиться
Двое полицейских являются, чтобы допросить С. на предмет нападения, жертвой которого он стал. С. отвечает на их вопросы без ошибок и противоречий. На него напали двое нищих, потребовали часы и кошелек, он позвал на помощь, был ранен в печень, ему удалось дотащиться до квартиры S. Полицейские в штатском, без головных уборов. Старший из них что-то записывает, или делает вид, что записывает, в каком-то блокноте. Другой, с бельмом на глазу, печатает заявление двумя пальцами - во всех странах полицейские печатают двумя пальцами - на портативной пишущей машинке английского производства. С. подписывает заявление твердой рукой. Последняя подпись. В последний раз он пишет свое имя, имя анабаптиста, имя, которое он научился чертить в те времена, когда любил играть в развалинах Хрустального Дворца.
Полицейские покидают больницу св. Георгия, не обменявшись ни словом. Разговор их утомляет, к делу они равнодушны, им неудобно в тесных костюмах, в которые, как вода, проникает муссон. Те, кто знает лишь одну из бесчисленных граней С., ту узкую полоску его поверхности, которую он жертвовал общественным приличиям, совершенно убеждены в том, что полиция найдет убийц. Полиция не разделяет этой уверенности, и никто не мог бы разделять ее долго, видя безымянный людской поток, движущийся в фарватере улиц. Возможно, под влиянием алкоголя или какого-нибудь наркотика, под влиянием голода, лихорадки или глупого желания похвастаться убийца или убийцы выдадут свою тайну. Но те, кто расследуют обстоятельства нападения, наталкиваются на стену молчания.
... у него была повреждена печень, и это не было бы столь опасно, если б убийца не повернул лезвие в ране. С. был срочно прооперирован. Он смог принять своих друзей, поскольку лежал в отдельной палате. Он сделал заявление полицейским, пришедшим допросить его. С. нарочно попросил не сообщать о случившемся никому в Европе, так как поначалу его состояние казалось удовлетворительным, но на четвертый день оно внезапно ухудшилось, и С. умер после двухдневной агонии...
Соната ре-мажор для скрипки и клавесина, композитор Жан-Мари Леклер. После возвращения из Голландии, где он встречался с Локателли, Леклер был убит около своего дома без видимой причины неизвестными лицами.
"Смерть: Моя ирония превосходит все прочие".
Комиссар Е. из бригады полиции нравов, комиссар H. из отдела по борьбе с наркотиками, комиссар R. из уголовного розыска обсуждают дело за закрытыми дверями, в маленьком кабинете, в котором воняет мочой и дезинфекцией. У каждого куча детей. Годовой зарплаты каждого едва хватило бы на хороший trench coat. M. уже предоставил важные сведения. М. умеет делать нужные подарки в нужное время. Осторожно! если у М. будут неприятности, они коснутся всех, они расползутся, как масляное пятно. Будут произведены расследования и разоблачения. Наказание будет строгим. Осторожно! Что касается С., то он замешан в деле о нравах, его поймали с мальчиком. Эти англичане всегда считали Индию своим борделем. Так что, если С. выздоровеет, ему будет лучше молчать. Только-только очнувшись от наркоза, он слепо подпишет заявление, которое ему подсунут.
С. припоминает, что он вроде бы что-то подписывал, но не может вспомнить, что же это было. Ему говорят, что накануне приходила полиция допрашивать его. Он не знает, что он им говорил. Это его беспокоит.
Никто никогда не узнает правду о происшедшем.
Итак, вот С., смертельно раненый, хочет, по всей видимости, выздороветь, живет еще три дня, затем еще два, уже в агонии, прежде чем умереть на рассвете шестого дня. Вот начало и конец короткого и долгого процесса, порога, перехода.