Некромерон
Шрифт:
Угнетали цвета. Зелг не мог бы назвать ни одного из них, хотя прежде немного по-ребячески гордился тем, что может поименовать около трехсот цветов и более тысячи оттенков. Бэхитехвальд игнорировал знакомые цвета, формы и материи. Здесь все находилось на грани существования: свет был, но его как бы не было; воздух был, но он затруднял видимость и движение, словно уже не воздух, а некое иное вещество, пропитанное грязью и влагой. За пять-шесть шагов ничего нельзя было толком рассмотреть, и именно там, на условной границе, которая отделяла от полной слепоты и беспомощности, то и дело мелькали неясные, размытые тени.
В
Такангор потыкал пальцем в ближайшее псевдодерево, заинтересовавшись его странной пупырчатой корой, и его рука по локоть провалилась в сырую и вязкую массу, которая с чавканьем, всхлипами и стонами стала ее немедленно засасывать, поглощая. Только невероятная сила спасла минотавра, ибо хищное существо не собиралось отдавать желанную добычу.
Бэхитехвальд еще только-только начал проявляться в Кассарии и потому был слаб и бессилен. Но завывающие тени уже нетерпеливо толпились перед расположением королевских войск, тянулись к ним и тосковали, что еще не могут полакомиться столь необходимой им чужой жизнью. Это было так очевидно, что тиронгийская армия застыла на месте, объятая ужасом.
Холодная рука кошмара взяла за горло и молодого кассарийского некроманта. Ибо Зелг да Кассар плохо представлял себе, что ему делать с новым противником. Что касается армии Тиронги, то он с первых минут сражения понял, что его неумение, неловкость и отсутствие истинной силы не повлияют на исход. Он был здесь, скорее, для того, чтобы удовлетворить художественный вкус Такангора, которому — вынь да положь — был нужен кассарийский владыка на черном коне, в фамильных доспехах и со знаменем во главе войска.
Все летописцы и журналисты, военные корреспонденты и историки в один голос соглашаются с тем, что вкус не подвел генерала Топотана, и этот завершающий штрих придал армии Кассарии тот блеск и изысканность, коего так жаждут добиться многие владыки.
Что до самой битвы, то Зелг мог спокойно ее прощелкать, предоставив право разбираться с захватчиками тем, кто действительно в этом смыслил. И даже стройные костеланги скелетов и стремительный натиск детского истребительного батальона работали прежде всего на образ. Они очень помогли защитникам Кассарии, но вовсе не явились решающим фактором. Герцог совершенно четко понял, что и без восставших мертвецов Такангор бы наголову разгромил короля Юлейна и Ангуса да Галармона. Хотя бы по той причине, что действительно был более талантливым полководцем. В этом теперь не оставалось ни тени сомнений.
Однако, стоя лицом к лицу с наползающей тенью Бэхитехвальда, Зелг отдавал себе отчет и в том, что ни военный гений минотавра, ни патриотический настрой его подданных, ни полк «Великая Тякюсения», ни даже героическая хлебопекарная рота вкупе с хором пучеглазых бестий не принимаются сейчас в расчет. Это уже целиком и полностью его война. Это его враг, а он не знает, как воевать.
Настоящий враг тебя не покинет.
— Он все-таки нашел способ обойти Закон, — прогудел Думгар, вырастая за спиной своего повелителя. — У нас осталось не более часа времени. Потом здесь будет королевство теней.
Зелг обернулся.
На месте кассарийского замка постепенно проявлялся иной, порожденный мраком и ненавистью. Очертания его стен и башен были столь нелепы, что сделали бы честь самой извращенной и горькой фантазии. Клетки с повешенными существами свисали с расплывающихся зубцов, дикие тени — то ли местные вороны, то ли неупокоенные души тех, кто пал жертвой Генсена и его ненасытных подданных, — кружили в том, что здесь было небом. Это небо клубилось и кипело, в нем проскакивали молнии грязно-желтого и красно-бурого цвета (иначе Зелг не мог бы этого описать), и вместо грома над колеблющейся равниной проносился отчаянный протяжный вой.
— Ага теперь, ага теперь! — зло и весело сообщил Такангор, кроша в капусту то самое агрессивное псевдодерево. — Ну что, будешь чавкать? Будешь чавкать, я тебя спрашиваю?
— Быть не может! — воскликнул Мадарьяга. — Не может быть, глазам своим не верю! Ничто в Бэхитехвальде не может быть разрушено смертным из нашего мира. А когда он в таком половинчатом состоянии, когда он не проявился — и подавно. Его же еще тут как бы и нет.
— Ни бурдульки себе — нет! — рявкнул минотавр, добивая мерзкое порождение мрака.
Сырая плоть псевдодерева пузырилась грязной розоватой жидкостью, брызгала ею во все стороны и тихо стонала на одной ноте.
— Хвост зажевала, капость противная, — поведал Такангор, не обращая внимания на то, что князь таращится на него, как на сошедшего с небес Тотиса. — Я перед битвой кисточку напудрил, завил, расчесал, распушил, как маменька велели. Чтоб всем было приятно посмотреть, а мне не краснеть после, что неряхой в битву выкатился. Загляделся на эти кошмарики, слышу — уже чавкает. — И, снова обращаясь к поверженному врагу, пояснил: — Маменька за чавканье так по рогам дают, что сразу все имеешь. Иногда еще Моршанскую звезду показывают. Сгинь с глаз.
— Не верю, ущипните меня, — попросил вампир. — Ай! Что вы делаете?
— Щиплюсь, — испуганно пролепетал Карлюза. — Оказовываю первую медицинскую помощь. Проясняю сознание вашей кровососучести.
— Благодарю. У вас прекрасные навыки в этой области, — пробормотал Мадарьяга, потирая пострадавшую… назовем это боком.
— Имею грамоту за непревзойденные успехи в щипливости, — просветил Мадарьягу осчастливленный его вниманием Карлюза.
— Я бы вам и медаль отвесил.
— Думайте быстрее! — взревел черный халат, в котором маялся плохими предчувствиями доктор Дотт. — Шевелите мозгами.
Тут взгляд придирчивого привидения упал на старосту Иоффу, который наполовину вернулся в прежний облик. Иоффа с энтузиазмом откликнулся на призыв Дотта, которого почитал за первого мыслителя в округе. Мозгами он шевелил так интенсивно, что у него пришло в движение все. Сворачивались трубочками и раскручивались обратно острые волчьи уши, яростно вилял хвост, вращались в глазницах желтые светящиеся шары глаз, и шерсть на загривке вставала дыбом.
— Не так интенсивно, — посоветовал Дотт, вдоволь налюбовавшись этим зрелищем. — Неправильно поймут.