Некромерон
Шрифт:
Он лучше видел, острее слышал и — хотя вокруг царил Бэхитехвальд — чувствовал Кассарию, ее гнев, ярость и негодование. Он еще не знал, чего она ждет или чего ей не хватает, чтобы изгнать захватчика, но в том, что королевство мрака ей не по вкусу, он не сомневался. И уверенность эта вливала в него новые силы.
«Наверное, — мелькнула мысль, — именно так чувствует себя вековое дерево, корни которого уходят глубоко в твердь земную, откуда оно и черпает свою невероятную мощь».
Странное дело, но тиронгийские воины, потерпевшие оглушительное поражение каких-то несколько часов тому, чувствовали себя уверенно и надежно под защитой
С учениями «О любви к стране и правительству» не сложилось, а вот для внушения неожиданной симпатии к костелангам скелетов, небритым кентаврам и сварливым гномам и кобольдам даже занятий не потребовалось.
Стремительные кентавры уже успели побывать во всех полках и подразделениях с сообщением о том, что каждому человеку предлагается, как они выразились, «спариться со скелетом». Окидывая взглядом наступавшую армию Бэхитехвальда, тиронгийцы к формулировкам не придирались и охотно отправлялись «спариваться».
Поняв, что пространство Бэхитехвальда сузилось до одного, пусть и огромного, тоннеля и нацелилось клином на замок да Кассар, люди старались держаться подальше от замка, но и не рассеиваться по бывшей равнине. Повторим, теперь здесь был враждебный город, лабиринт кривых улочек и жутковатых на вид зданий, и за каждым углом, за каждой дверью и в каждом окне зазевавшегося поджидала жестокая и неотвратимая гибель.
Небо густело и бурлило, словно адское варево. В нем то и дело мелькали силуэты птицеобразных монстров, которые с высоты обрушивались на избранные жертвы.
Тут и подстерегал их рядовой состав детского истребительного батальона скелетов, который наконец получил возможность совершенно официально, более того — с благословения окружающих использовать свои рогатки, самострелы и самодельные арбалеты.
«Кому что, а куре — просо», — говаривал по этому поводу Узандаф Ламальва да Кассар. Мудрый человек. Вопреки всему набирался с годами ума и к старости подошел с накопленным багажом знаний и опыта.
Мудрость не всегда приходит с возрастом. Бывает, что возраст приходит один.
Зелг прислушался. Ему казалось, что под поверхностью мостовых, мощенных черепами и костями, булыжниками и плитами, глубоко под землей раздаются сотни и тысячи голосов. Голоса эти взывали к нему, и его настигла догадка: это воины Кассарии, те, кто обрел на этой равнине свой последний приют, рвались стать в строй и отбить у неприятеля священную землю.
Затем был кратчайший миг, пауза между двумя ударами сердца, когда ему стало немного смешно и неловко из-за того, как он дотошно и наивно выпытывал у деда секреты некромантов. При чем тут мановение рукой или щелканье пальцами? Он просто хотел, чтобы его дорогие подданные, хранившие верность этой земле, своим соотечественникам и сюзерену даже после смерти, оказались плечом к плечу с собратьями по оружию.
Он захотел, он позволил, и стало по сему.
Они вырастали из плоти Бэхитехвальда, причиняя ему невыносимые страдания. Они прорывали его ткань в сотне и тысяче мест одновременно, и он не успевал латать
Конечно, они не выглядели столь импозантно и внушительно, как элитные рыцари полка «Великая Тякюсения», но зато это были храбрые и закаленные в боях воины; они видели смерть, они прониклись ею и были с ней заодно.
Кассария еще не вступила в это сражение, наблюдая и взвешивая, но Бэхитехвальд уже отступал. Он корчился и выл, он терял своих лучших бойцов и никого не получал взамен. Новые души, новые рекруты, новые поселенцы потустороннего королевства в этой битве не прибывали.
Князь Мадарьяга с волнением и восторгом наблюдал, как прятались тиронгийские солдаты за спасительными спинами скелетов и те преграждали путь созданиям мрака.
Кого только не поднял Зелг в том великом сражении: по полю шагали гигантские скелеты древних титанов; упорно, не сворачивая с намеченного пути, ползли безглазые василиски; маршировали ряды эльфов-лучников; защищали своих живых побратимов скелеты кентавров.
Да, армии Бэхитехвальда не было конца и края, но и подданные Зелга да Кассара были неисчислимы. И если нашествие тварей было движимо одной лишь алчностью и жаждой уничтожения, то защитники Кассарии были побуждаемы любовью.
А всякому известно, что существо, которым движет любовь, способно сотворить подлинное чудо. И подняться вровень с богами.
Знал это и Галеас Генсен, Нерожденный король Бэхитехвальда.
Он возник прямо напротив Зелга, и тот подивился, сколь странно выглядела высоченная тощая фигура, замотанная в складки черной материи. Нищий плащ, низко надвинутый капюшон, никаких украшений или регалий власти. Мрак и туман клубились вокруг него, как верные псы. За спиной возвышались преданные генералы (о, когда бы герцог знал, сколь верно было его определение: преданные — это значит преданные им), Ловцы Душ. Сихои — крылатое племя — парили на почтительном расстоянии, готовые растерзать любого, повинуясь его приказу. Тьма становилась всесильной в его присутствии, и это было ощутимо.
Двое могущественных владык, один — потомок великих некромантов, второй — запредельный король, разглядывали друг друга с нескрываемым любопытством. И их спутники и свита замерли в напряжении, не решаясь нарушить эти мгновения тишины. Наконец Генсен пошевелился:
— Ну, здравствуй, тезка. Что скажешь?
— Что ты не вовремя, Генсен.
— Я всегда так, — махнул король высохшей рукой. — Даже неудобно как-то. Заходишь в гости, а потом всегда одно и то же: смерть, мрак, пустыня.
— Соболезную.
— Посторонись, мне нужно в замок.
— Попробуй, — предложил Зелг.
Генсен хмыкнул. В его голосе послышалась нотка то ли одобрения, то ли улыбки.
— Я уже говорил графу да Унара намедни, что ты вызвал искреннее мое восхищение. Совсем неплохо для пацифиста.
У графа заходили желваки от ярости.
Зелг не успел ответить.
Сквозь ряды его спутников протолкался рассерженный Карлюза с не менее рассерженным осликом в поводу. Ослик возмущенно ревел, Карлюза шипел. У ослика нервно дергался хвост и прядали уши, и у Карлюзы нервно дергался хвост; плюс ко всему он стал невыносимо оранжевого цвета в трупно-лиловые пятна. И беретку свою лихо сдвинул набекрень.