Некроскоп
Шрифт:
— Давай больше не будем говорить об этом, — ответил Драгошани, а затем, полуобернувшись, добавил с дьявольской усмешкой:
— Во всяком случае, рыба на вкус мне нравится больше!
И с тем же выражением произнес:
— Ты садист и старая шельма! Боровиц громко рассмеялся:
— Вот это-то мне и нравится в тебе, Борис. Ты похож на меня: абсолютно не уважаешь своих начальников. — И тут же сменил тему. — Как бы то ни было, где ты собираешься провести свой отпуск?
— Дома, — ответил не колеблясь его собеседник.
— В Румынии?
— Конечно. Поеду в Драгошани, туда, где я родился.
— Ты когда-нибудь ездил куда-либо
— А зачем? Мне хорошо знакомо это место, и я люблю живущих там людей — во всяком случае в той степени, в какой я вообще способен любить что-то. Драгошани теперь город, но я найду себе место где-нибудь за городом — в деревне или в горах.
— Должно быть, там очень хорошо, — кивнул Боровиц. — У тебя там есть девушка?
— Нет.
— Что ж тогда тебя туда так тянет?
Драгошани что-то пробормотал, пожал плечами, но его глаза при этом сузились до щелочек. Идя впереди, шеф не видел выражения лица Драгошани, когда тот ответил.
— Не знаю. Думаю, что-то в самой почве.
Глава 2
Гарри Киф почувствовал на щеке тепло солнечных лучей, проникающих сквозь окно классной комнаты. Он узнал не поддающееся описанию ощущение под собой твердой школьной скамьи, поверхность которой была отполирована десятками тысяч задов. Он услышал яростное жужжание маленькой осы, летающей вокруг его чернильницы, линейки, карандашей и георгинов, стоявших в вазе на подоконнике. Но все это существовало где-то на периферии его сознания, было не более чем отдаленным фоном. Он ощущал все примерно так же, как ощущал свое сердцебиение — его сердце билось слишком уж быстро и громко для кабинета математики солнечным днем августовского вторника. Все происходящее вокруг было вполне реальным, таким же реальным, как дыхание свежего ветра, проникавшего через открытое окно и касавшегося его щеки. И все же Гарри не хватало воздуха — словно утопающему. Или утопающей.
Подо льдом, где он отчаянно боролся за свою жизнь, солнце было не в состоянии согреть его, жужжание осы терялось в бульканий и журчании ледяной воды, в звуках, издаваемых пузырящимся воздухом, выходившим из его ноздрей и сквозь напряженно сомкнутые в немом крике челюсти. Внизу — чернота, замерзающая тина и водоросли, а наверху...
Толстое ледяное одеяло, а где-то в нем — полынья, в которую он (она?) упал, но где она? Борись с течением! Сражайся с ним и плыви, плыви! Подумай о Гарри, малыше Гарри! Ты должен жить для него! Ради него. Для Гарри...
Вот она! Вот она! Спасибо тебе за это, Господи! Спасибо, Господи!
Он цепляется за края проруби — они остры как стекло. И вдруг — чьи-то посланные Небесами руки, опускающиеся в воду, — кажется, что они двигаются слишком медленно, почти как в замедленной съемке, ужасно, просто чудовищно медлительные. Сильные, поросшие волосами руки. Кольцо на среднем пальце правой руки. “Кошачий глаз”, оправленный в широкий золотой перстень. Мужской перстень.
Он смотрит вверх, его лицо под водой неясно виднеется сквозь водную рябь. Сквозь лед видны очертания человека, стоявшего на коленях возле проруби. Схватись за его руки, такие сильные руки, и он вытащит тебя наверх словно ребенка. А потом будет трясти тебя, пока не высохнешь, — за то, что ты его так напугал.
Борись с течением — схвати его за руки — бейся с потоком воды. Борись, борись! Борись ради Гарри!..
Наконец-то! Ты добрался до этих рук! Хватайся крепче! Держись!
Но... руки толкают тебя вниз!
Просвечивающее сквозь лед лицо колышется, расплываясь и меняя очертания. Дрожащие словно желе губы приподнимаются в уголках рта. Они улыбаются — или гримасничают. Ты продолжаешь цепляться за него. Ты кричишь — и вода проникает внутрь, заполняя легкие вместо уходящего воздуха. Цепляйся за лед. Забудь о руках, об этих жестоких руках, продолжающих держать тебя под водой. Ухватись за край проруби и высунь голову. Но руки тут как тут, они не дают тебе схватиться, оттаскивают тебя и толкают под лед. Они убивают тебя!
У тебя нет сил бороться с холодом, рекой и руками. Тебя окутывает чернота. Она в твоих легких, в твоей голове, в твоих глазах. Вонзи свои длинные ногти в эти руки, царапай их, вырывай куски плоти. Золотой перстень соскальзывает и, медленно вращаясь, опускается в глубину, в ил. Вода становится красной от крови, и кровь эта контрастирует с чернотой смерти — кровь, текущая из жестоких, жестоких рук.
У тебя иссякли силы. Тебя наполняет вода, ты тонешь. Течение крутит тебя и несет по дну. Но тебе уже все равно. Кроме... заботы о Гарри. Бедный малыш Гарри! Кто позаботится теперь о тебе? Кто присмотрит за Гарри... Гарри... Гарри?..
— Гарри? Гарри Киф! Господи, парень! Ты где вообще?
Гарри почувствовал, что его приятель Джимми Коллинз втихаря, но довольно сильно, так что он едва не задохнулся, ткнул его в ребра; резкий голос мистера Ханнанта обрушился ему в уши, перекрывая исчезающий шум воды. Он резко выпрямился на скамейке, — глубоко вдохнул и совершенно по-глупому поднял руку, как бы собираясь ответить на вопрос. Это был совершенно автоматический жест; если ты быстро поднимаешь руку, учитель решит, что ты знаешь ответ, и спросит кого-нибудь другого. Хотя..., иногда эта уловка не помогает, не все учителя поддаются на такую хитрость. А Ханнант, учитель математики, был совсем не дурак.
Исчезло Ощущение того, что он тонет, куда-то ушел холод воды, прекратилась безжалостная пытка толкающих вниз грубых беспощадных рук — исчез и сам кошмар, точнее сон. В сравнении с ним создавшаяся ситуация была сущим пустяком. Или он ошибается?
Он вдруг осознал, что находится в классе и на него устремлены множество глаз, увидел также покрасневшее от гнева лицо мистера Ханнанта, стоящего перед классом и смотрящего на него. Чем они здесь занимались?
Он взглянул на доску. Ну конечно! Формулы — площади и свойства круга. Постоянная величина (?) — диаметры, радиусы и число Пи. Пи? Вот потеха-то! Все это было непонятно Гарри! Пирог на том свете! О чем же спрашивал Ханнант? И спрашивал ли вообще?
С побелевшим лицом Гарри оглядел класс. Его поднятая рука была единственной. Очень медленно он опустил ее. Рядом с ним хихикал Джимми Коллинз, кашляя и захлебываясь, чтобы скрыть смех. В другое время Гарри не растерялся бы, но воспоминания о кошмарном сне, еще столь свежие в его памяти, преследовали его и мешали собраться с мыслями.
— Ну? — потребовал ответа Ханнант.
— Сэр? — с сомнением в голосе обратился к нему Гарри. — Не будете ли вы так добры повторить вопрос?
Ханнант вздохнул, закрыл глаза, уперся своими большими кулаками в стол и перенес тяжесть коренастого тела на выпрямленные руки. Он досчитал до десяти — достаточно громко, чтобы его слышал весь класс. Наконец, не открывая глаз, он повторил: