Некроскоп
Шрифт:
— Для земли, Драгошани, для земли”.
Остановившись, Драгошани прищурился в кромешной тьме.
— Ах да, чуть не забыл, — ехидно произнес он. — Поросенок... конечно... Для земли...
Поспешно вернувшись обратно, он перерезал горло бесчувственного животного и швырнул его на землю. А затем, не оборачиваясь, молча ушел.
Чуть ниже по склону холма, в том месте, где корни одного из деревьев выступали из земли особенно высоко, возле ствола, он увидел нечто, что заставило его остановиться. Подойдя ближе, он понял, что это его вчерашнее приношение, вернее, то, что от него осталось, — торчавшие корни не позволили останкам скатиться дальше по склону. Туго скрученная розовая шкура и переломанные кости, облепленные
«Ну, конечно, — подумал он, но предпочел сдерживать свои мысли, пока находится здесь, в тени темных сосен. — О да, конечно. Для земли! Только для земли...»
Драгошани возвратился в дом Кинковши как раз к ужину и поужинал вместе со всеми — в последний раз, хотя тогда он не мог это знать. Во время еды Илзе почти не обращала на него внимания, что вполне устраивало Бориса, поскольку нервы его были на пределе. Он отнюдь не был уверен в том, что поступил правильно, — старый дьявол был совсем не глуп, он намеренно подчеркнул, что придет по приглашению самого Драгошани. Прежнее отвращение к женщинам вновь поднялось в нем, и в то же время его тело жаждало наконец освободиться от напряжения, накопленного за многие годы воздержания. Впервые с тех пор, как он сюда приехал, пища показалась ему совершенно безвкусной, и даже пиво было пресным.
Когда позднее, шагая из угла в угол комнаты, он размышлял о происходящем, в нем закипел гнев на самого себя, и гнев этот все возрастал, по мере того как приближался назначенный час. За время, прошедшее после ужина, он три или четыре раза доставал полдюжины привезенных с собой книг о вампирах, просматривал, перечитывал отдельные абзацы, а затем снова прятал их обратно в чемодан. Легенды утверждали, что никто и никогда не должен принимать приглашение вампира и уж тем более никто и никогда не должен ни о чем вампира просить. В данном случае очень важное значение имело осознанное желание самой жертвы (принятое ею приглашение или просьба с ее стороны). Фактически это означало, что решение стать жертвой было добровольно. Воля служила своего рода барьером, преодолеть который не мог ни один вампир, если только жертва сама не помогала ему сделать это. Возможно, речь шла о своего рода психологическом барьере, который необходимо было преодолеть самой жертве — прежде чем жертва станет жертвой, она должна поверить...
В случае с Драгошани речь прежде всего шла о глубине его веры. Он знал, что Нечто в земле существует на самом деле, поэтому такого рода вопрос перед ним просто не стоял. Но он не знал, какой силой обладает это существо, каковы масштабы его могущества. Может быть, еще важнее было то, что, пригласив к себе Нечто, он не мог с уверенностью сказать, какова была сила его способности сопротивляться, да и может ли он вообще оказать сопротивление. Захочет ли он его оказать?..
Но ему вскоре представится случай выяснить это... Время между полуночью и часом ночи тянулось бесконечно медленно, и, по мере того как час испытания приближался, Драгошани начал надеяться, что Илзе сочтет за благо вообще не приходить. Возможно, она в данный момент уже крепко спит и даже не собирается встречаться с ним. Может быть, для нее это просто своего рода игра, в которую она играет со всеми постояльцами отца — для того, чтобы посмеяться над ними. Вполне вероятно, что она относится к мужчинам так же, как Драгошани по известным причинам до сих пор относился к женщинам.
Ему не раз приходила в голову мысль, что девушка дурачит его, и он, уже направлялся к распахнутому окну, чтобы закрыть его и задернуть шторы, на которых играли блики лунного света. Но каждый раз его что-то останавливало, и, проклиная про себя собственное невежество в данном вопросе, он в темноте вновь возвращался к кровати.
В
Он увидел, как через залитый лунным светом двор движется какая-то тень, темная неясная фигура, и что окно спальни Илзе Кинковши чуть приоткрыто — казалось, что оно улыбается ему все понимающей улыбкой своей хозяйки. Илзе Кинковши направлялась к нему!
Боже, как нужен был в этот момент Драгошани старейший! И как он не хотел иметь с ним дело! Так ли уж он нуждается в нем? Однако... Хватит ли у него смелости, чтобы обойтись без него?
В душе Драгошани возбуждение боролось со страхом, и страх вскоре одержал победу. Боязнь не была связана с самим фактом предстоящего свидания или даже с его целью, но с тем, сможет или нет Драгошани выполнить задуманное. Да, он был вполне взрослым мужчиной, но в вопросах такого рода чувствовал себя маленьким мальчиком. Та единственная плоть, которая была известна ему и чьими секретами он обладал, была холодной, неживой и не испытывала никаких желаний. А ее тело было живым, горячим и чересчур жаждущим.
В нем снова поднялось и буквально потоком захлестнуло возбуждение. Он был мальчиком... обыкновенным мальчиком... в голове кошмарной чередой сменялись картины событий, казалось бы, давно забытых, вычеркнутых из памяти... жизнь в доме тетушки... его кузины... чудовище, оказавшееся в действительности всего лишь сексуально озабоченным самцом. О Боже... это был... просто... какой-то кошмар!
Неужели все повторится снова? Только на этот раз чудовищем будет он сам?
Невозможно! Он не способен на такое!
Услышав скрип ступенек внизу, он рванулся к окну и ничего не видящими глазами уставился в ночь. Вот снова скрипнула ступенька, уже ближе, — Борис бросился к выключателю. Она была здесь, на лестнице, за дверью его комнаты!
Порыв ветра, шевельнув занавески, проник через открытое окно и затем прямо в сердце Драгошани. В ту же минуту исчезли страх и неуверенность. Выйдя из полосы лунного света, он спрятался в тени и стал ждать.
Дверь тихо открылась — и она вошла в комнату. В лунном свете ее тонкое сероватое одеяние казалось почти прозрачным. Прикрыв за собой дверь, она направилась к кровати.
— Господин Драгошани? — позвала она слегка дрожавшим голосом.
— Я здесь, — откликнулся он из темноты. Не оборачиваясь в его сторону, Илзе сказала:
— Так, значит... я не правильно думала о вас. Подняв вверх руки, она стянула с себя тонкое одеяние. Лунный свет делал ее грудь и бедра мраморно белыми.
— Да... — прошептал он, покидая свое укрытие.
— Ну что ж, — теперь она повернулась к нему лицом, — я пришла.
Она стояла перед ним, словно статуя, изваянная из молока, и во взгляде ее не было и намека на невинность. Его темный силуэт двинулся прямо к ней. Днем его глаза казались ей водянисто-голубыми, безжизненными, лишенными всякого выражения, а взгляд их мягким, почти женственным, как у кинозвезд, но сейчас...
Ночь была ему к лицу. В темноте глаза светились диким блеском, словно у огромного волка. А когда он поднял и отнес ее на кровать, Илзе впервые почувствовала укол сомнения. Он был невероятно силен!
— Я очень, очень в вас ошибалась, — сказала она. “А-а-а-а-х!” — простонал в ответ Драгошани.
На следующее утро Драгошани рано потребовал завтрак. Он решил позавтракать у себя в комнате, и Гзак Кинковши, войдя, увидел, что он выглядит вполне жизнерадостным (он действительно хорошо чувствовал себя), совсем не таким, как прежде. Деревенский воздух, должно быть, пошел ему на пользу. Илзе, к сожалению, чего-то приболела. Драгошани даже не пришлось спрашивать о ней, весьма озабоченный отец, сервируя на подносе обильный завтрак, все время бормотал себе под нос: