Некто Финкельмайер
Шрифт:
– Вам по-вечернему или по-дежурному? А хотите, я могу оба меню принести?
– Вот что, красавица, я в вас чувствую квалификацию. Сообразите-ка сами: голодному, здоровому и, как видите, не очень старому мужчине (девчушка смущенно хихикнула) необходимо пообедать. А главное – кофе. Чашечки две, и покрепче.
– Принесу на второе жаркое по-домашнему – знаете, в горшочках? – Это у нас фирменное, шеф сегодня сам готовит, и у нас есть сухое грузинское? Красное.
– Замечательно. Я в вас не ошибся. Стаканчик – ну что-нибудь двести, двести пятьдесят, ведь вы разливаете?
– Разливаем, мы разливаем.
Она
– Здрассьте, товарищ Никольский.
У столика, сияя лучезарным счастьем на блинообразном лице, стоял круглый человек и из-за объемистого своего живота протягивал для пожатия руку. «Сегодня я всем доставляю тихую радость», – философски отметил Никольский, пожимая пухлую ладонь. Он мучительно пытался вспомнить и этого человека, и это слышанное уже «товалисьникосски».
– А-а!.. Товарищ..?
– Товарищ Манакин. Данил Федотыч, – подсказал круглолицый, еще более счастливый от того, что выдался случай помочь Никольскому.
«Да-да, вчерашний вечер здесь же в ресторане, и он, этот тип, подсевший к Финкельмайеру. Арон почему-то сразу начал с ним грызться».
Манакин уже опускал свое тело к сидению, и стол от соприкосновения с его животом подрагивал, и обеденные приборы звенели.
– Поздно встали, – констатировал Манакин. – Не хотел беспокоить Леонида Павловича.
Он это произнес с особенным значением, своей интонацией сразу давая понять очень многое: и что он, Манакин, достаточно воспитанный человек, имеет представление о хорошем тоне; и что Никольский ему зачем-то нужен; и что он относится с большим уважением к Леониду Павловичу – во-первых, не беспокоил, а во-вторых, запомнил его имя-отчество; причем, относится с уважением, зная, что Леонид Павлович встали поздно из-за вчерашней попойки, которая продолжалась далеко за полночь в номере люкс.
– Это вы сидели в холле? – подавляя раздражение, поинтересовался Никольский.
– Я, Леонид Павлович. Не обратили внимания.
– Откуда вы знали, что я в люксе?
Вопрос этот имел единственный результат: Манакин невозмутимо стал смотреть, как приближается к их столику девушка-официантка. Он даже поднял согнутый крючком палец, чтобы привлечь к себе ее внимание.
– У товарища приняли? – спросил он ее. — Такой самый заказ у меня будет. Какой товарищу.
«Ах, сукин кот, – догадался Никольский, – он вчера за нами следил?! Хорошо же, толстое брюхо, посмотрим, что тебе от меня понадобилось!»
– Так вы по культуре, – сказал он, припоминая, что сообщил о себе Манакин вчера. – Давно ли вы, так сказать, в этой области трудитесь?
– Сейчас назначили, – с готовностью отвечал Манакин, и в узких его глазках появилось что-то живое. – Был на сельском хозяйстве. В райкоме партии инструктор. Два года.
– Ого! – искренне удивился Никольский и оторвался на миг от салата, чтобы взглянуть на своего собеседника. —Такой ценный работник – и с сельского хозяйства на культуру? Я понимаю, конечно, вы с повышением. Завотделом это не инструктор. Но сельское хозяйство у нас – задача номер один: урожайность; корма; заготовки. Читали последнюю речь товарища Хрущева? Что там сказано? Все силы – на новый подъем! – Вилка Никольского острым
Тирада Никольского, его государственное мышление произвели на Манакина сильнейшее впечатление. Если бы он не сидел, а стоял, то наверняка вытянулся бы и подобрал сколько можно живот.
– Читал я речь, я читал, культура – надстройка, очень правильно говорите, товарищ Никольский, – быстро, на одной высокой ноте заговорил он и поспешил снять с подплывшего подноса тарелку супа и поставить ее на стол перед своим серьезным собеседником. – А, извиняюсь, вы – по культуре? – спросил он и замер на мгновение, почему Никольский и сообразил, что Манакину узнать это жизненно необходимо.
– Курирую, – загадочным тоном ответил Никольский. – На уровне министерства.
И Никольский чуть не воочию увидел, как в черепной коробке Манакина что-то задвигалось – туго провернулось и остановилось уже в другом положении, и он с заметной радостью переспросил:
– Не по партийной?
– Министерство, – с достоинством подтвердил Никольский. Дурацкий разговор так его веселил, что он готов был в любой момент громко, на весь зал загоготать, а потом послать этого настырного типа подальше к матери. Но за разговором, Никольский хорошо понимал, стояло что-то связанное с Финкельмайером, что он, Никольский, и собирался вытянуть из Манакина, а тот, в свою очередь, тоже по-лисьи бродил вокруг да около и старался узнать свое, и хитрая их игра, без спору, стоила свеч. Черт с ним, он портит мне аппетит, рассуждал Никольский, но я из него всю печенку выну. Пока что мы владеем инициативой. По всему полю. На войне как на войне. Главное – предугадывать ходы. И первому атаковать. Итак, пошли дальше.
– Говорите, два года инструктором? Так-так… А до того? – как бы недоверчиво, голосом ушлого кадровика вопросил Никольский.
– Председатель пушной артели, Леонид Павлович. Передовая была. Да… Грамоты получал. Выдвигали. Да-а. С бригадиров – да-а. Вот, товарищ Никольский. Зверя стрелял, да-а, – вдруг обиженно, как ребенок, вставляя то и дело тягучее, певучее «да-а», заговорил Манакин, и, похоже, воспоминания о временах, когда он зверя стрелял, волновали его чем-то – утраченным чувством свободы, которой он некогда пользовался? Забытым ощущением реальности и простоты его нелегкого труда? Вот почему он так толст теперь – природа не простила таежному человеку райкомовского кресла, наказала животом и седалищем. Что же, кесарю – кесарево…
– Что сказали?
– Я говорю, каждому свое: заслужили – значит, заслужили.
– Заслужил, заслужил, – с готовностью закивал Манакин. – Правильно говорили – задачи сельского хозяйства: урожайность и заготовки. А у нас леса. Промыслы. Называется сельское, но у нас лесное.
– Товарищ Манакин, – укоризненно посмотрел на него Никольский. – И, понизив голос: – Пушнина – это ва-лю-та. Разве не понимаете?
Манакин вздохнул. Он понимал. Этот товарищ из центра думает, что у Манакина никакого партийного и государственного подхода нет. А ведь два года в райкоме даром не проходят, он, Манакин, все понимает. Но если бросили на культуру, да еще с повышением, это тоже не просто так. Только как ему объяснить, министерскому?