Нелегкий флирт с удачей
Шрифт:
Серега грозно покосился на свою подмышку, откуда выглядывал ментовский череп, и перешел на шепот:
— Может, прострелить тебе ноги — и в Неву, с Литейного, а?
«Стальной зажим» — это серьезно. Дышать сразу становится нечем, в глазах темнеет, в общем, белый свет становится не мил.
— Товарищ майор, не надо с моста, — захрипел сержант Скобкин, — пожалуйста, не надо, товарищ майор. — Особым присутствием духа он явно не отличался, и в машине запахло сортиром. — Мы… Мы друга хоронили, погиб на боевом посту, вот деньги и кончились. А завтра на службу рано, жена ждет… И трое детей, один приемный, из Чернобыля. Без щитовидной железы…
— А ты, клоун, без мозгов, — усмехнулся Тормоз, распахнул пассажирскую дверь и стремительно, с начальным ускорением,
Следом полетела ментовская ксива, а когда Серега уже тронулся с места, раздались ужасные проклятья, посылаемые сержантом Скобкиным на его голову:
— Да я тебя, да ты у меня…
Да насрать! Машина оформлена на батю, а много ли возьмешь с безногого героя-афганца? И все же в целом ситуация была безрадостной — полвторого ночи, работа в минус, мосты, того и гляди, разведут. Эх, жизнь-жистянка… На хрен, нет удачи… Домой.
Мимо пролетали роскошные, с блатными номерами, иномарки, почем зря слепили проб Лесковыми огнями ментовозы, раздолбанные, а туда же, на понтах. Тормоз усмехнулся — это у нас, у русских, в крови: все напоказ, крутизной наружу. Еще с тех времен, когда, запрягая «птицу-тройку», на дугу рядом с коло-кольцами о малиновом звоне вешали лисьи хвосты — чтоб люди завидовали и уважали. А ежли кто держится скромно да молчком али разговаривает человечно, так такого надобно к ногтю. Раз на рожон не прет, значит, рылом не вышел, кишка тонка!
Наконец, благополучно перебравшись на родной берег, Серега ушел с набережной, вывернул задворками на проспект Стачек и, наверное, скоро был бы дома, если бы не гражданин с бутылкой «Балтики» в руке.
— Друг, поедем в центр. — Удобно развалившись в кресле, любитель пива с ходу зашуршал дензнаками. — Куда-нибудь подальше отсюда.
Он был в зеленом «адидасовском» костюме и дорогих кроссовках, однако на спортсмена не похож — обрюзгший, с заметной жировой прослойкой.
— Ну, поехали. — Начало казалось многообещающим, но Прохоров прекрасно знал, что халявный сыр бывает только в мышеловке, и внутренне насторожился. Уж больно сладкий пассажир смахивал на подсадную утку, то бишь гуся. Завезет такой запросто в какой-нибудь укромный уголок, прямо в руки крепким ребятам с монтажками. Уж те не постесняются, спросят — что ж ты, падла, бомбишь на нашей земле, а в оркестр не засылаешь? Вешаем на тебя столько-то… Однако на этот раз бог миловал, и Прохоров проявлял бдительность напрасно. Вел себя пассажир естественно, дважды выходил по нужде и, пока ехали до Невы, много чего рассказал про свою жизнь. Звали его Юрой, и служил он когда-то на Черном море капитан-лейтенантом. Не простым капитан-лейтенантом, а командиром группы морских диверсантов из секретного подразделения «Барракуда». Магнитные мины, подводный автомат АПС и двенадцатисантиметровые стреловидные пули, способные легко прошить на глубине обшивку небольшой субмарины. Когда начали кроить Черноморский флот, Юра оказался на украинской стороне, однако второй раз присягать отказался и был разжалован в матросы. Лучше бы уж расстреляли! И он ударился в бега, в конце концов добежав до Сербии, где и навоевался всласть, в основном стоя с гранатометом на большой дороге. Проезд — двести долларов с фуры, не дороже, чем у других. Заработав денег, Юра перебрался с дунайских берегов на невские и, поосмотревшись, пригласил бывших сослуживцев из «Барракуды». Не в гости, конечно, пригласил заняться привычным делом — решать наболевшие вопросы. Команда подобралась просто супер — это вам не отмороженные недоумки, безграмотные, нестойкие психически, не готовые ни на что по-настоящему серьезное. Собрались мастера убойного дела, причем нищие, голодные, которым терять нечего, и дело завертелось. Вертелось оно себе, вертелось, а потом Юра встретил девушку своей мечты, остепенился и из дела вышел. Женился, завел ребенка и начал благочинно воровать бюджетные финансы, благо ходы имелись. И все было бы хорошо, если бы не оказалась молодая жена стервой, сучкой и просто распоследней шкурой.
— Может, прибить мне ее? — Закурив, Юра вздохнул и тоскливо посмотрел на Прохорова. —
«Треха» между тем степенно катилась по ночному городу. Близился час собаки, но кабацкое разгуляево было в самом разгаре. Неоново светились цветастые фасады, из-за дверей струилась волнительная музыч-ка, красавицы без предрассудков сдавали напрокат затасканные прелести. Ин вино веритас, после нас хоть потоп…
— Друг, не гони. — Когда миновали Адмиралтейство, пассажир встрепенулся и указал на скопище машин напротив Медного Петра. — Давай тормознем, выпьем чего-нибудь. Съедим…
— Как скажешь. — Серега начал притормаживать и, включив поворотник, втиснулся между «шестисотым» и сияющей громадой «лендкрузера». Живым укором отечественному автомобилестроению.
Рядом на столетнем граните набережной белели столики уличной кафешки, а чуть поодаль невские волны качали плавучую дискотеку с языческим названием «Сварог». Впрочем, волны качали не только танцпол имени древнего бога, у самых ступеней спуска был пришвартован понтон, с которого гуляющие справляли малую, а если подопрет, и прочую нужду в мутные речные воды. Гремела музыка, вершился половой вопрос, а с пьедестала взирал на непотребство позеленевший Петр, сам весь в дерьме. Голубином.
Кафешка не впечатляла — десяток столиков и барная стойка, за которой неопрятная девица засыпала в обществе мента-охранника. Публика была разношерстной. Вкушали пиво разгоряченные джигиты, под гортанные монологи по сотовому швыряя в волны опустошенные стаканы. Парочка миньетчиц запивала гормоны апельсиновым соком, а между столиков бродил художник, предлагая портрет с натуры за пятнадцать минут. Но все предпочитали натуру без портрета и сразу.
— Не хочешь охотничьих колбасок? — Покосившись на Тормоза, пассажир удивленно покачал головой и принялся будить девицу за стойкой: — Пива, сока и фисташек.
Выбрали столик почище, убрали грязные стаканы и, опустившись на хлипкие, холодящие зад и душу стулья, предались молчанию — говорить было решительно не о чем. От воды густо тянуло сыростью, проходившие мимо суда разводили волну, а по соседству одному из черных поплохело, и, перегнувшись через парапет, он принялся давиться блевотиной. Быть может, на том самом месте, где некогда царь Петр «стоял и вдаль глядел»…
— Спасибо за сок. — Серега заметил, как художник, используя чей-то портрет в качестве ширмы, свистнул со стола недопитый стакан, и ему стало грустно. — Тебя куда, к дому?
— Друг, не гони лошадей. — Возвращаться Юре явно не хотелось, и, подмигнув, он указал на столик, где восстанавливали силы работницы орального фронта. — Хочешь, блядей снимем, я плачу.
— Поздно уже. — Брать женщину за деньги для молодого здорового мужика Прохоров считал унизительным. Покачав головой, он поднялся. — Может, все же домой?
— Бабки возьми. — Пассажир вытащил едва начатую пачку сторублевок и, отмусолив не глядя, облагодетельствовал Серегу. — Удачи, может, еще встретимся…
Бьют — беги, а дают — бери. Не ломаясь, Тормоз сунул деньги в карман и, уже запустив двигатель, усмехнулся — странная штука жизнь, наперед ничего не угадаешь. В самом деле, никто не знает, что его ждет. Едва Серега выкатился на Обводный, как увидел светлую «семерку» со спущенным задним левым, а рядом голосующую рыжую девицу, затянутую в джинсовый комбинезон. «Наездница, блин, даже колеса заменить не может. — Он включил поворотник и, повернув руль, начал сбрасывать скорость. — А машину муж рогатый вроде Юры-киллера на день рождения купил…» Благополучных дамочек Прохоров терпеть не мог — тот, кто не попробовал полыни, никогда не оценит вкуса меда.