Шрифт:
Часть первая.
«Ромашовы».
Ромашов.
С утра Ромашова раздражало всё.
Раздражал кот, на которого Ромашов наступил, едва спустив ноги с кровати. Раздражала форточка, которая ночью опять открылась от порыва ветра, и из-за этого Ромашов замёрз, как цуцик, под своим тонким бамбуковым одеялом. Уже наступил октябрь, бабьего лета в этом году не предвиделось, и надо было бы, наверное, вбить в раму гвоздь, а заодно сменить одеяло на овечье-шерстяное,
Больше всего Ромашова раздражали спагетти. Он знал наверняка, что сегодня опять, как тысячу раз до этого утра, поставит вариться спагетти, и опять две или три длинные мягкие нитки из теста обязательно приклеятся к дну кастрюли. Что только Ромашов не делал, пытаясь не допустить этого раздражающего момента – приклеивания спагетти ко дну кастрюли. Он лил в кипяток растительное масло, а уже потом засыпал спагетти. Он мешал их вилкой. Он мешал их ложкой. И даже ножом мешать Ромашов тоже пробовал. Он мешал в начале варки, в конце, в середине, и на протяжении всей варки тоже пытался мешать. Прибавлял огонь, убавлял огонь. Пробовал добавлять в воду сливочное масло вместо растительного. Скидывал спагетти на дуршлаг сразу, как снимал с плиты, или оставлял на пять минут поплавать.
Всё было тщетно. Две или три длинные мягкие нитки из теста упрямо прилипали ко дну кастрюли и раздражали Ромашова. Потому что это очень раздражает – когда ты не можешь нормально вытряхнуть все спагетти сразу, когда две или три прилипают, и тебе просто нечем их сковырнуть, потому что одна рука у тебя занята кастрюлей, а вторая – дуршлагом!!!
Ромашов раздражённо бросил зубную щетку в стаканчик и раздражённо прополоскал рот. Мимо по коридору прошаркала тапочками жена Ромашова.
Ромашов подумал, а раздражает ли его жена? Ее линялый халатик, из-под которого торчит ночнушка, тапочки, которые всегда шаркают, как ни старайся ходить аккуратно. Родинка над губой, немножко сросшиеся на переносице брови. Опущенные плечи, и яркий плетёный браслет-фенечка на запястье, совсем, казалось бы, неуместный на такой вот жене Ромашова.
Да нет, подумал Ромашов, пожалуй, не раздражает. Жена ведь. Жена еле слышно вздохнёт и мягко погладит по раздражённой голове, когда после спагетти совсем уж достанут политика и метафизика.
– Иди, Алёша, я макароны твои сварила.
Вот так Ромашов и не узнал, приклеились ли спагетти к кастрюле именно этим утром.
Жена Ромашова прошаркала по коридору обратно в спальню, скинула тапочки и вылетела в форточку, слегка застряв при этом попой, как застревают коты, когда пытаются протиснуться сквозь забор.
Семёнова.
(В данном рассказе вся пунктуация является умышленной).
В пятницу в шесть тридцать утра Семёнова стала феей. Никто её особо не спрашивал – хочет ли она быть феей, или ей и так вполне себе ничего. Может быть, если бы её спросили, Семёнова отказалась бы быть феей, и даже скорее всего отказалась бы, потому что ну нафига Семёновой это фейство, если уж по чесноку. Но метаморфоза случилась, и в конце концов Семёновой пришлось как-то смириться.
Сначала расцвёл кактус, и поэтому Семёнова поняла, что теперь она фея. Он не просто так расцвёл, ночью, по-тихому, он расцвёл
Ох ты ж, подумала Семёнова. И еще она подумала, конечно, что всё это ей пригрезилось.
Но потом вдруг вокруг Семёновой запорхали райские птички, и это при том, что был, вообще-то, ноябрь, на улице с утра минус 9, а жила Семёнова в типичной двушке, не в раю, так что птичкам взяться было категорически неоткуда. Но они запорхали. И запели.
Мамочки, испугалась Семёнова, и невольно подумала ноль три.
Но «скорую» вызывать было уже некогда, потому что, как с ужасом поняла Семёнова, она проспала. И не просто проспала – а на полтора часа. Семёнова трудилась в жилконторе Савёловского района дворником, и уже давно привыкла вставать ни свет ни заря, не мучаясь недосыпом, а сегодня вдруг вот такая оказия. Была ли в этом виновата метаморфоза в фею, или ретроградный Меркурий ненароком зацепил биополе дворника Семёновой, но факт оставался фактом – она проспала. Виктор Олегыч, начальник жилконторы, явно не одобрит. Прощай, премия. Ладно, может, пожалеет. Фею-то.
Поэтому Семёнова отмахнулась от райских птичек, которые продолжали наворачивать сладкоголосые круги около её головы, и побежала собираться.
По мере передвижения по квартире Семёнова одним фейским взглядом вычистила унитаз, ванну и раковину. Удобно, подумала Семёнова. Это ж сколько теперь на одном «Утёнке» сэкономить можно.
Яичницу пришлось жарить обычным, человеческим способом, с помощью рук, на сковородке с непригораемым покрытием. Фейские способности, видимо, не распространялись на приготовление еды, а жаль, подумала Сёменова, уже вполне уверенным взглядом очищая плиту от застарелого жира.
Чем чёрт не шутит, подумала Семёнова, одевшись и чуть-чуть подкрасив губы, если я фея, может, я и летать теперь могу. А не попробовать ли. Птички истерично засвиристели и принялись биться в окно гостиной, как бы приглашая. На всякий случай Семёнова взяла зонтик. Для страховки. Зонтик был удобный и большой, трость, он остался Семёновой от бывшего мужа, неоправданно щеголеватого.
Она распахнула окно, встала на подоконник и раскрыла зонтик. Эх! – мысленно вскрикнула Семёнова и сиганула вниз со своего третьего этажа. Птички заверещали восторженно и ринулись вслед за Семёновой стремительным радужным клином.
Семёнова планировала на зонтике. Дух Семёновой захватывало. Я фея! – хотелось крикнуть ей во всё горло, но благоразумие одёргивало. Третий этаж – это не так уж высоко, чтобы сполна насладиться фейским полетом. Каблуки Семёновой очень быстро ткнулись в бесснежный рыхлый грунт под окнами. Вроде никто не заметил, с облегчением выдохнула Семёнова и скромно сложила зонтик. Душа у Семёновой пела в унисон с райскими птичками. Кстати, подумала Семёнова, птички, вы уж порхайте где-нибудь повыше, где вас прохожие не увидят. Не надо прохожим видеть райских птичек, не готовы они к этому ещё.