Нелюбимый
Шрифт:
Под льняным платьем не оказалось корсета. Конечно, оставшись без помощи Марто, юная баронесса просто не смогла его надеть и зашнуровать. Теперь тонкая ткань бережно обтекала чуть заметную округлость живота, крутые выступы ребер и небольшие холмики девичьих грудей.
Это скромное и одновременно вызывающее зрелище заставило герцога вспыхнуть от гнева. Его глаза полыхнули огнем: как можно, вот так – бессовестно, открыто, напоказ? Гнев тут же сменился возбужденной, нервной заинтересованностью и желанием оправдать. Она же такая скромная, невинная – просто заупрямилась, решила показать норов, и оказалась в глупой
– Что-то не так? – невозмутимо поинтересовалась Энви и присела на стул, разглядывая проступивший на мужских щеках румянец. – С вами все хорошо?
Она тихо злорадствовала. Конечно, выходка с платьем была, как говорится, «на грани», но жених сам виноват – прислал невесте своевольную и непослушную служанку, которая в первый же день решила перечить своей новой госпоже. Унизительно…
– Все прекрасно, даже более чем, – Фретт наконец совладал с собой и изобразил губами улыбку, пытаясь предать ей ненавязчивость и легкость, но вышло жутко. – Чудесное утро, вы не находите? – поспешил он перевести тему.
– Чудесное, – согласилась Энви и как-то неопределенно пожала плечами.
Фретт тут же поинтересовался у нее:
– Вы хорошо спали?
– Да, – не глядя в глаза жениху, ответила девушка, но герцог тут же подловил ее на лжи:
– Вас что-то беспокоило?
– Я немного устала с дороги, поэтому сон не шел, – призналась Энви, решив, что отпираться ни к чему.
– Понимаю, понимаю, – немного рассеянно ответил Фретт, ловя себя на том, что невзначай касается взглядом груди собеседницы.
Она, кажется, тоже отследила его взгляд и сообразила в чем дело. Надо отдать Энви должное, даже оказавшись в неловком положении, она продолжила вести себя как ни в чем не бывало, и только зарумянившаяся кожа на щеках и шее выдавала истинные ощущения молодой баронессы.
Между тем Фретт продолжил беседу, решив поговорить о главном:
– В конце Белого месяца состоится наша свадьба, а до этого времени вы будете жить в Тэссе на правах дорожайшей гостьи – моей невесты. Надеюсь мой, а в будущем наш дом на ближайшие несколько недель станет для вас самым гостеприимным и уютным местом на земле. Я отправил к вам лучшую горничную – Марто верна мне, как собака, я надеюсь, она вам понравилась?
– Да, – тихо ответила Энви, делая вид, что разглядывает висящие на стенах гобелены.
«Понравилась» – не то слово. Непослушание служанки требовало возмездия, но Энви сдержалась, решив, что жаловаться и ябедничать ниже ее достоинства. К тому же, ссориться в первый же день с любимой прислугой будущего мужа чревато – да и в любом случае, лучше проявить волю и сдержать собственную злобу, чем, начав обживаться в Тэссе, сходу заводить себе врагов. Врагов ведь мало не бывает. Чем их меньше, тем спокойнее.
Фретт остался доволен таким ответом. Подождав, пока невеста насытится завтраком – куском сырного хлеба с экзотическими специями и розовым вином, он предложил ей:
– Такое прекрасное утро не стоит растрачивать на пустую застольную болтовню, не находите? Я хочу, чтобы вы составили мне компанию на сегодняшней охоте.
Он поднялся, медленно подошел к украшенной витражом двери,
– Все эти земли – мои. Все эти леса, поля и реки. Тэсс – самый благодатный край во всем Союзе. И охотничьи угодья здесь – не чета остальным. Все трофеи, что украшают стены – добыты в окрестных лесах, – Фретт многозначительно взглянул на стоящую около него девушку и кивнул себе за спину.
Рядом с ним, могучим мужчиной, Энви казалась худенькой и хрупкой, но внимательный Фретт отметил, что на самом деле «малышкой» она не была и превзошла бы по росту многих знакомых ему дам. Гордая и крепкая. Родись она в Черноречье, в диком племени легендарных амазонок, могла бы стать сильной воительницей. От такой родятся хорошие дети…
– Я буду рада поучаствовать в вашей охоте, – спокойно произнесла Энви, отвлекая Фретта от размышлений.
– Тогда жду вас внизу через час.
***
С самого детства Айви, любимой дочери барона Эдинширского снились Сны. Эти Сны были ее тайной, самой страшной и самой заветной. О них Айви не рассказывала никому: ни матери, ни отцу, ни самым преданным служанкам, ни сестре. Сны касались только ее одной, принадлежали лишь ей и даже под страхом пыток и смерти Айви не стала бы рассказывать кому бы то ни было о том, что она в них видела.
В детстве Сны казались безобидными. В большинстве случаев Айви не помнила их, а если и помнила – то недолго, но чем старше становилась баронесса, тем тайные грезы были все яснее и реалистичные.
Айви снился лес. Густой, холодный, почти бесцветный, с белым снегом, перечерченным косой разлиновкой черных теней. Она медленно шла по лесу, отчаянно прислушиваясь, старательно вглядываясь в мельтешение серых обледенелых стволов. Каждый раз вокруг было тихо.
Тишина исчезла, когда Айви исполнилось шестнадцать. Сны стали другими. Окоченевший лес в них оттаял: задвигал тенями, загудел кронами, завыл ветрами, путаясь в корявых ветвях. Айви бродила по нему, и ей казалось, что кто-то зовет ее из темной чащи. Каждый раз, услыхав тот зов, Айви просыпалась в холодном поту и садилась на кровати. Несколько секунд после пробуждения ей казалось, что зов еще звучит где-то за окнами покоев. Где-то в лесу, в непроходимых дебрях за старой эдинширской дубравой, там, где полузаросшие лишайниками и травой выходили из земли старые камни заброшенного торгового тракта.
Однажды проснувшись после Сна, Айви услышала зов наяву. Она подбежала к окну, распахнула его и, обомлев, услыхала отчетливый мужской голос: «Приди ко мне, Айви, приди… Отыщи меня, я так давно жду нашей встречи…»
Не раздумывая долго, баронесса поспешила на конюшню. Там велела оседлать коня и, ни говоря никому об отъезде, поскакала в сторону древнего тракта. Все это время таинственный голос продолжал звать ее. Он то растворялся в шуме ветра, то становился ясным и отчетливым, был требовательным, не требующим возражений, не терпящим сомнений.