Нелюбовный роман
Шрифт:
– Уходим по лесу, – отдуваясь, проговорил он. – Там сейчас уже стреляют. Боюсь, ничем хорошим попытка ехать хоть на чём по любой из дорог не закончится.
– Дама не сможет дойти пешком, – возразил второй, с беспокойством глядя на женщину. – Ты сам посмотри.
– Попробуем. Давай, бери ребёнка, а я буду помогать даме. Потом поменяемся… Опирайтесь на меня, и пойдём. Чем больше удастся пройти сегодня, тем лучше.
Они шли очень медленно, но столько, сколько смогли. Под конец Ованес уже почти нёс Славенту, а охранник тащил Радовита, у которого к середине для совершенно заплетались и подгибались ноги.
И Севель отказалась от идеи посидеть и отдохнуть.
Она упорно шагала почти до самого вечера, пока они не вышли к деревеньке, и там в одном из домишек пожилая женщина согласилась приютить у себя женщину и трёх её сыновей, а мужчинам предложила спать на улице.
– Уж простите, уважаемые, но я рискнуть не согласна, – объяснила она. – У меня жизнь одна… Проходи, дорогуша. Ты готовить сможешь?
– Я сделаю всё, что нужно, – сказал Ованес. От усталости он был бледен до прозрачности, но держался так твёрдо, словно и не было этого изнурительного пути. – Что-нибудь почистить?
– Ты что, собираешься овощи чистить? – Пожилая женщина посмотрела на Ованеса с подозрением. – А чего в мальчика одета?
– Я одет так, как должно, – сквозь зубы ответил он. – Моя мать вот-вот родит, и это для меня важно. Так что если я могу ей помочь, я помогу. И нечего мне указывать, чем я могу заниматься, а чем – нет. Мужчина делает то, что считает нужным.
– Ну-ну, кипятиться-то зачем. Просто раз ты мальчик, то откуда тебе уметь такие вещи… Ладно.
– Я почищу, – слабо сказала Севель.
Но Ованес едва повернул голову в её сторону.
– Мама, отдыхай! – И прозвучало это как приказ, отданный человеком, которому и в голову не может прийти, что ему откажутся подчиняться. Примерно так же подросток обратился и к хозяйке дома. – Показывай, что нужно.
Севель присела в сенях, у дверей, на огромную охапку сена. Ей было очень тягостно, и выглядела она настолько бледной, что один из охранников обеспокоенно к ней нагнулся.
– С вами всё в порядке? Как вы?
– На «ты», – выдохнула женщина. – Иначе будет… подозрительно.
– Да. Ты права. Совсем плохо?
– Я… Не знаю.
– Врача бы…
– Да, прямо тебе в деревне врачи в каждом коровнике. На каждой грядке растут, – сказал второй охранник, подбираясь поближе. – Давай сами будем разбираться. Что с тобой? Попробуй объяснить… Ты не рожаешь ли?
– М-м…
– Слушай, если она рожает, нам нужно найти для неё подходящее место. Тут в деревне наверняка найдётся приличный домишко и какая-никакая опытная женщина. У меня ещё осталось немного денег. Попробуем…
–
– Чёрт… Чёрт!
– Во-от… Ну так что? Рожаешь?
– Кажется… Да… – Севель от страха закрыла глаза.
– Понятно. – Охранники обменялись взглядами. – Ну, какие идеи?
– Так, значит, поднимай даму и веди её через деревню к другой стороне. А я сейчас по дворам пробегусь. Может, у кого-нибудь ещё есть фургончик какой-нибудь или хотя бы трактор. Надеюсь, денег хватит.
– Женщине нельзя идти, раз она рожает. Ей нужно лежать.
– В самом начале можно. Я помню, мне объясняли насчёт этого дела. Но вести даму всю дорогу, конечно, не получится. Так что веди сейчас. А я побежал.
– Мне очень жаль, девочка, – вздохнул мужчина и поднял Севель на ноги. – Пошли. Ты должна родить ребёнка в доме своего мужа, иначе всё это вообще не имеет значения… Парень! Бросай репу. Потом покажешь, как ты умеешь хозяйствовать. Мы уходим!
– Я боюсь… Я очень боюсь.
– Конечно, боишься, девочка. Все боятся. Держись, как ты до того держалась. Ты молодец… Парень, братьев собери и иди за нами.
– Я не пойду без сыновей!
– Иди, девочка, иди. Иди сейчас. Они поспеют следом.
В момент, когда ощутимая схватка пеленала её тело, Севель останавливалась и, опершись на руку спутника, пережидала. Пока схватки были слабые, но ощущения – знакомые, и рассчитывать, что всё утихнет как-нибудь само собой, уже не имело смысла. Женщина хорошо знала, как у неё всё это происходит. Было понятно, что часов через пять, самое большее восемь, её ребёнок появится на свет.
А на противоположном конце деревни их ждала телега, самая обычная деревенская четырёхбортная телега с высоким облуком, на больших колёсах, запряжённая лохматой лошадкой, от которой смердело то ли оленем, то ли кабаном даже вот так, на открытом воздухе. Охранник, стоявший рядом с хозяином лошадки и телеги, настойчиво махал им рукой, а потом кинулся перехватывать Севель, помог ей забраться на телегу, уложил в сено, следом подсадил и измученного Радовита.
Крестьянин, державший вожжи, посмотрел на новоприбывших со смесью неприязни и недоумения.
– Чего на ночь глядя-то? – сплюнув, спросил он. – Бабу лучше к печке. Отлежится. За те же деньги.
– Она рожает.
– Ну, так дело обычное. Все они рожают. Вон сколько детей, привыкла. У печи родит.
– Вези давай.
– Ну, ладно. Как хочешь. Только это далеко, долго.
– Вези.
– Лошадку кормить придётся. Поить.
– Я же сказал: довезёшь, получишь остальные деньги.
– Да понял я, понял. Твоё дело. Только мне всю ночь ехать, а потом ещё утром назад, целый рабочий день насмарку. – Крестьянин уселся боком на облук, самую мощную его, переднюю, часть и скомандовал: – Садись… Трогай!.. Во-от… Постой-ка, нагребу себе. – Подмял под задницу, свесившуюся с облука внутрь телеги, ещё сена, и снова стронул лошадь. – Она у меня медленная. Я её загонять не стану. И целый день завтра бедолаге отдыхать, а может, и ещё один. Она у меня не двужильная. Это человек может пахать сколько хочешь, а лошадь – зверюга нежная…