Нелюди, противостояние
Шрифт:
– В том-то и дело, мой друг. – Людвиг задумался, вспоминая что-то. – Я никогда не был послушным мальчиком, меня всегда ставили в антипример: таким не должен быть человек современного поколения…
– Вам не хватало железной руки отца, оберштурмфюрер.
– Да, мой друг, он слишком рано покинул нас.
*
Ильич открыл глаза, ощутив, как вода попадает ему в рот. Его лихорадило. Корневище дерева, зацепившись за такие же мертвые отростки, прибилось к берегу реки, течение которой в этом месте было не таким бурным. Подтянутые к груди руки крепко
Ильич огляделся. Никого. Ни медведя, ни птиц. Только шум слабого течения и легкие порывы ветерка. Дрожа, он выбрался на берег.
Развязав мешок из лагерной робы, Ильич заглянул внутрь. Его вывернуло наизнанку. Его рвало вновь и вновь. Пока потоки желчи не прекратились.
Костер затрещал сушняком. Но лихорадка не отпускала. Он крутил колесо зажигалки, глядя в пустоту. Ильич не раз видел ее в руках Фиксы.
Почему Портной оставил его в живых? Едва связав и сунув в мешок все необходимое… Старый зека знал, что Ильич выкарабкается, дав ему эту возможность. Он знал про медведя. Он все знал.
Голод доводил до темноты в глазах. Заваренные листья и сморщенные от заморозков ягоды не спасали. Отогревшись, Ильич осмотрел все вокруг. Безжалостная тайга не давала шансов. Она как-то странно затихла. Словно толкала человека к бесчеловечному. К поступку, переворачивающему с ног на голову моральные ценности, вросшие корнями за века в человеческую сущность.
Он смотрел с ненавистью на мешок. Ильич знал, что там лежат куски слегка подгоревшего мяса. «Приготовленные» на скорую руку. Он знал, чья это плоть. Он знал, что он придет к этой плоти в итоге. Не знал когда. Разделяющий их барьер медленно рушил голод.
*
Молодая женщина сидела перед Людвигом. Рыжие длинные волосы свисали с ее плеч. Едва заметные веснушки напоминали офицеру о солнце, о весне и, как ни странно, о мире. О весенних прогулках по берлинским паркам. Та весна пьянила молодого человека винной ягодой. Война со своей кровью и смертью вгоняет Людвига в тяжелый и неосознанный хмель. Этот диалог возвращал его в парящее состояние.
– …Да-да, я слушал Чайковского и читал «Войну и Мир»…– Он смотрел в расширенные то ли от удивления, то ли от страха глаза учительницы литературы, сидящей напротив. – Я не считаю вас второсортной нацией… нисколько. Более того, огромное количество произведений искусств, сотворенных русскими мастерами, и всемирное признание не пустой звук. Вы меня понимаете?
– Да…– учительница опустила глаза.
Лидия. Он оставил ее. Подарил ей жизнь. Пусть на несколько дней. Пусть мимолетную. Но жизнь. Очередное село. Атаки и прорывы. Взятие. Толпа пленных. Снова большой сарай. Несозданная мелодия оттенков глаз. Всепоглощающее пламя.
Он забрал ее. Найдя в ней что-то. Горячая вода и душистое немецкое мыло облагородили ее. Беседа выделила наличие интеллекта, хоть и закрытого обстоятельствами – войной и смертями близких. Только на третий вечер она раскрепостилась. Отчасти.
– …И насколько я знаю, для нашего фюрера, слушающего
– Нет. – Она все-таки выпила вина, отбросив рыжую прядь волос в сторону.
– Фюрера не приняли в академию искусств, не разглядев в нем художника! Что мы получили в итоге?
– Он добился признания другим путем?– Она впервые смело взглянула в его глаза.
– Именно. – Людвиг налил еще вина в трофейные бокалы. – Очевидно же, что лучше признание посредственного творца, чем рвущийся к власти диктатор.
– Смотря для кого.
– Для всех. Потери со всех сторон.– Людвиг откусил кусочек шоколада из рациона офицера вермахта. – Посмотрите на павшую на колени Европу!
– Странно слышать это от вас. – Лидия сделала глоток вина. – И более странно возлагать ответственность за массовые убийства на плечи приемной комиссии, не разглядевшей гения в бездарности…
Свалился платок с ее плеча. Людвиг сглотнул слюну, увидев это. Женщина не оставила его взгляд без внимания и, расценив все по-своему, потупила взор.
– Я не считаю, что нация, в которой рождаются гениальные люди, может быть низшей… Кстати, ваш немецкий очень неплох. Откуда у учителя литературы такие знания?
– Прилежание во время получения образования. – Лидия, допив вино в несколько глотков, поправила платок. – Но, видимо, не пригодится…
– Кто знает. Неизвестно, как сложится ваша судьба.
– Хорошо рассуждать о подобном с вашей позиции. – Она подтолкнула бокал к Людвигу. – Ваш интерес ко мне основан на плотских утехах…
– Плоть, – Людвиг улыбнулся, – имеет не единственное значение. Вам ли этого не знать. Я же рассматриваю лишь одно.
Молодая женщина рассмеялась, встряхнув рыжими волосами и взглянув на кровать, стоящую в углу. Людвиг, заметив это, улыбнулся и налил вина.
– Похоть… – это не главное для меня. Насилие как сам процесс мне неинтересен, а где-то даже отвратителен. Обстоятельства подчиняют. – Он увидел отражение пламени в ее глазах.– Эстетически я скорее гурман. Поужинаете со мной?
– Отчего ж нет… – Лидия снова отпила вина двумя большими глотками. – Семь бед – один ответ!
Из чемодана патефона, никак не из оркестровой ямы, лилась музыка «Лунной сонаты» Бетховена. Они сидели друг напротив друга. Два человека, два разнополых существа. С разными мыслями, противоположным мировосприятием. С абсолютными разными чувствами друг к другу, но на лицах обоих блуждала улыбка. Улыбка лицемерия. На лице одного она скрывала ненависть, на лице другого – утоление голода. Глаза обоих выдавали друг друга. Но игра продолжалась, несмотря ни на что.