Шрифт:
1
– Уоллас Рохас, иди уже… – всхлипывает мать. По щеке скатывается слеза, ползет к вороту, впитывается в плетение кружева. За ней спешат вторая, третья.
Надела нарядное платье. Не спала всю ночь. Как иначе? Мать.
Уоллас смотрит на родителей, сверху вниз, и будто впервые замечает их возраст. Время сединой запуталось в волосах, сушит, гнет фигуры к земле. Старики, уже совсем старики…
– Береги себя. – Сандер Рохас протягивает полуторный меч, его руки дрожат, на лезвии играют холодные отблески солнца. Отец медлит, то ли прощаясь с наследным клинком,
Боль жилы вытягивает. Под потерянным взглядом отца Уоллас неловко пристегивает оружие, бряцает железкой петли, бьет ножнами по бедру. Все слова сказаны.
В сарае воет оставленный Друг, дерет стружку с двери. Пес чует, что хозяин уходит.
– Лучше молчи. Знаю я твою правду… Уолли, молю, постарайся, дойди. Слышишь? Доберешься же? Обещаешь? Клянешься?!
Он целует мать в сухой лоб:
– Да, мам. Клянусь.
Почему-то тянет осенними листьями.
– Обязательно отыщи Магду. И Торбена Виллема тоже найди, он совсем старый, должно быть, сейчас… Только доберись до этого треклятого города, пожалуйста, доберись. – Частит мама горячечной скороговоркой. Твердит, будто умалишенная. – Пиши. Не нужно нам врать. Больше нужно. Не нужно. О Небо, какой же ты юный….
Больно смотреть, как она ищет в кармане передника, как протягивает тощую руку в веснушках. На раскрытой ладони лежит каменный оберег с дырой посередке.
– Спасибо, – пытается улыбнуться Уоллас. Углы губ дрожат, гримаса не держится.
– Материнское Сердце, – со значением объясняет мама, Хорхе Рохас. – Хочу знать, что с тобой все будет в порядке.
Он наклоняется, подставив вихрастую голову. Мама бережно надевает амулет на крепкой цепочке гномьей работы, и вдруг вся сжимается. Начинает страшно, в голос рыдать.
Ветер играет с обрывками плача, дерет на куски, сносит лохмотья по склону, аж до самой реки волочит. Материнская юбка бьется в агонии. Седые волосы прилипли к изуродованному горем лицу.
Уоллас прячет оберег за ворот рубахи. Камень скатывается на грудь. Кажется, был там всегда. Он выдавливает:
– Ну, я это, пожалуй… Пойду?
Как просто звучат эти слова. Вся его жизнь здесь остается.
Солнце карабкается по горным грядам, высовывается из-за седобородых вершин, обступающих Яблочное ущелье. Доносится беззлобная брань пастуха, ему отвечают блеяньем овцы. Деревня Акенторф просыпается.
Ладные каменные дома крепко вгрызаются в склон, их беленые стены утопают в листве. Жирная почва лелеет обильные всходы. Путники говорят: эта деревня богаче большинства городов, быт здесь покоен и мил, местные здоровы и гостеприимны, тварей да выродков отродясь не видали, – Яблочные горы и река Вода не пускают яд Нижних земель.
«Небесный Котел», двор с трактиром аж о трех этажах, готов принять множество постояльцев. Там и людям, и эльфам, и нхаргам место по вкусу найдется. Всего в дне пути расположены первые рудники гномов, поэтому «Котел» пустует лишь в лютый мороз. Поздней весной, летом да золотой
В предлистопад вокруг деревни раскидывается пегое одеяло: приходит пора собирать урожай под присмотром великого пастыря, Небесного Человека, чьи Врата осеняют деревню парой башен молельного дома.
Трижды в год торговая площадь наполняется людьми и гномами. Приходят соседи из шахт, вместе с нарядными женами и малышней, крохотной, будто капустные куколки. Торжества Весенней, Летней и Осенней ярмарок длятся не меньше полутора ладошек из дней: заключаются сделки, справляются свадьбы, по вечерам устраиваются гулянья, болтают женщины и дураки. Первород встречают под сенью Небесных Врат, с кострами и песнями, затем расходятся по домам, пробовать заготовленные варенья.
Словом, Акенторф поцелованный край. Вот только Уоллас шагает к Полуночному проходу, ведущему в страшный мир Нижних земель.
Ноги сами несут его к владениям старосты. В деревне гордятся фреской, ловко начертанной на беленой стене хозяйского здания. Фреске этой великое множество лет. Краски давно потускнели, но брачующиеся в стародавних костюмах по-прежнему лихо отплясывают под ярмарочным колесом. Жених и невеста высокие, в рост нхарга, мастерски прорисованы даже ногти и бороды.
Жаль. Не случилось…
Главное не копать глубоко, не сковыривать саднящую корочку. Тогда можно верить, что сумел избавиться от не пришедшихся богатому двору чувств, с беззвучным воем вырвав их из разом обнищавшего сердца.
Осталось тоскливое сожаление об Элле, их не случившейся общей судьбе, неясное и размытое, точно полуденный сон. Он уходит, бросая любимую. Порченой невестой оставляет ждать жениха, и этот поступок камнем давит на сердце.
Уоллас невольно ускоряет шаг, спеша пройти мимо. Лишь бы не смотреть в заговоренную сторону. Мог обогнуть дом окольным путем, – но близость Элле притягивает.
Поравнявшись с расписной стеной, он слышит стук. О стекло – костяшки тоненьких пальцев. Медленно, со скрипом позвонков Уоллас поворачивается к огромному, руки раскинешь – углов не достать, окну. Она.
Разводами темнеют пятна губ и глаз, ядовитой смолой стекают рыжие волосы. Бледная, в нижней рубахе, словно призрак несчастной любви. Соты из мутных стеклышек разделяют надежней, чем гранитная кладка.
Ком несказанных слов мешает дышать. Он давится, радуясь, что никто не услышит жалкие всхлипы.
Элле с вытекшими глазами смотрит в самую душу: утопленница в полынье горенки. Кажется, она тоже плачет. Кажется, что-то кричит. Уоллас лопочет в ответ:
– Я… Послушай, я… Не хотел… Вот. Слышишь меня? – Гладит холодные кругляши стекол. С изнанки к ним жмется крохотная ладонь.
– Проваливай, лесной выкидыш! – Раздается над ухом. – Вали к выродкам, окаянный. Урод, до самой кости проклинаю! Чтоб ты сдох, первой же ночью пусть тебя разорвут!
Уоллас встречается взглядом со старостой, дородным мужиком с роскошной, заплетенной в косицы бородой до колен. С отцом Элле.