Нельзя забывать…
Шрифт:
— Подойди поближе!
Я понял, что Зоя собирается огреть его костылем. Понял и он. Засмеялся:
— Что я, дурак, что ли?
— Испугался? А еще мальчишка… Черт с письмом!
— Дура набитая!
Зоя пыталась достать его костылем, но потеряла равновесие и упала. Тут вмешался я: мы сцепились со Щеткиным и покатились по полу. Ребята из нашего класса хотели за меня заступиться, но я крикнул, чтоб не вмешивались, что сам справлюсь. Не пойму, откуда взялась такая уверенность, что я побью Щеткина. И я побил бы, если б нас не разняли. Откуда ни возьмись, появился дежурный учитель с красной повязкой. Нас он повел к директору —
Иван Михайлович усадил нас в мягкие кресла. Если б стояли перед ним — еще куда бы ни шло, а сидя в кресле, не соврешь — это я сразу понял. И спрашивает так вежливо-превежливо:
— Подрались, значит?
Мы оба не стали отрицать этого факта.
— В чем же причина драки?
— Он дразнится…
— Он тоже дразнился, — вскипел Щеткин.
Я очень боялся, что Иван Михайлович поинтересуется, как именно мы дразнились, но он этого уточнять не стал, спросил только, обращаясь к нам обоим:
— Но вы понимаете, что это нехорошо?
Мы дружно подтвердили, что понимаем. Щеткин уже не мог говорить — он вот-вот готов был разнюниться. Я же смог произнести вполне понятное: «Да». Я чувствовал себя правым, потому что он первый задирался. После этого Иван Михайлович нас отпустил. В коридоре Щеткин показал мне кулак и пригрозил:
— Ты у меня еще получишь…
Но меня не так легко было напугать.
— Черт с письмом, — крикнул я, и мы снова схватились у дверей директорского кабинета.
«Черт с письмом» — я знал, что этого прозвища Щеткин не переносит. Большой перед ним или маленький — ему все равно, налетает с кулаками на обидчика. И все знали, почему у него такое прозвище. Однажды ребята соорудили на берегу Томи трамплин. И, конечно, нашлись среди учеников такие «артисты», что перестали ходить на уроки, а целыми днями торчали на этом трамплине. И дежурного учителя посылали, и уборщицу со звонком, и дворнику велели трамплин сломать — все бесполезно, прыгают мальчишки да и только. И вот приходит однажды в школу мать Щеткина. Является в перемену к классному руководителю:
— Как мой Ваня учится, как ведет себя?
Классный руководитель отвечает:
— Ваш Ваня третий день в школу не ходит.
— А где же он?
— Должно быть, на трамплине…
— Ах, чтоб ему пусто было!
Неясно, к кому это относилось — к Ване или к трамплину. Бежит Щеткина-мать к реке. Торопится, чуть не падает. «Подбегаю, — рассказывала потом, — глянула наверх, а он руки расставил и летит на меня, как черт с письмом.» Почему «с письмом» — непонятно, но бывает так — чем непонятней, тем лучше прозвище. Ване на этот раз пришлось плохо. Приземлившись, он попал в руки своей матери. Она ему всыпала от души, отобрала лыжи и дома изрубила их в щепки. Но лыжи — полбеды, — через неделю он уже смастерил другие, хуже прозвище — «черт с письмом», оно крепко прилепилось к Ване Щеткину.
Между прочим, обидными бывают не только прозвища. Взять, хотя бы, Зою. Она по секрету сообщила мне, что ее настоящее имя не Зоя, а Изольда. Нет, конечно, она никакая
— Изольда! Изольда!
Тогда она бросается на него. Глаза у нее так и готовы выскочить. Я даже не думал, что девчонки бывают такими злыми.
— А ты, если хочешь быть моим другом, никогда не называй меня Изольдой. Понял?
Что ж тут не понять — дело ясное.
Примерно в это же время произошел мой второй разговор с директором школы Иваном Михайловичем. Первый случай (драка со Щеткиным) в его памяти, может быть, и не удержался, но второй, как я потом убедился, он запомнил крепко. И почему-то все получалось, что я поворачивался к нему своей плохой и даже глупой стороной. Видно, просто не везло мне. Ведь был же я одно время почти отличником — во всяком случае, фотография моя висела на доске Почета, а вверху была надпись: «Берите с них пример!» По всем предметам у меня было отлично, только по пению красовался «пос». Но этого «пса» я получил вовсе не за пение. Я дернул впереди стоявшую девчонку за бантик. Так она из-за этого несчастного бантика даже заплакала, как будто я голову ей оторвал. Знал бы, что она такая вредная, не связывался бы…
Так вот о случае. Дело было под Новый год. Все ребята в зале смотрят на сцену, а мы с Серегой давай бродить по школе. В одном классе на доске страшную рожу нарисовали, в другом — мусорную корзину на учительский стол поставили, а в третий вошли и не знаем, что предпринять. А натворить что-нибудь хочется. Так хочется, что прямо сказать не могу. Тут Серега говорит:
— Давай посмотрим, что на печке находится?
Печка круглая, железом обитая, высокая, почти до самого потолка.
— А как мы туда залезем? — посомневался я.
— Пара пустяков, — отвечает Серега. — Вот смотри!
Прыг на парту. С парты вскарабкался на шкаф, со шкафа рукой подать до верха печи. Влез и меня зовет:
— Айда сюда. Здесь интересно.
Ну конечно, я за ним. Мне немного труднее пришлось, я — пониже. Но все же забрался. Осмотрелись. По правде сказать, ничего такого интересного. Но кое-что есть. Во-первых, наверху печи что-то вроде ямы, глубокая впадина, вся забрызганная известкой и покрытая слоем пыли в палец толщиной. Во-вторых, кое-что из вещей: расщепленное перо № 86, дырявый мячик и пожелтевшая бумажная галка с надписью: «Костя дурак!!!» Серега как прочел, так и задохнулся от смеха.
— Это, — говорит, — про тебя…
— Нет, — нашелся я, — я в этом классе еще не учился.
Вдруг слышим шаги. Кто-то входит в класс и раздается голос самого Ивана Михайловича:
— Кто здесь?
Мы молчим, притаились, шевельнуться боимся. Но его не обманешь. Он говорит нарочно громко:
— По-моему, на печке кто-то есть…
Мы опять молчим. А он продолжает:
— Ну что ж — никого. Значит, мне показалось. Тогда я потушу свет и запру дверь на ключ…
Мы смекнули, что дело принимает плохой оборот — сидеть в пустом классе до утра нам не улыбалось. Серега откликнулся: