Немачеха (сборник)
Шрифт:
Григорий подошел к двери, постоял, кусая губы, но не открыл:
– Ты ни в чем не виновата. Уходи. Пожалуйста. Арону я сейчас помочь не смогу.
– Я тебе продукты привезла. Возьми?
– Мне ничего не нужно. У меня все есть.
– Вот. Я на дверную ручку повешу, потом возьмешь. Прости меня.
Познакомились они в больнице.
…Кармит была маленькой и худой. Копна жгуче-черных кудрей казалась неправдоподобно тяжелой для ее хрупкого тела. Женщине очень подходило ее имя – Кармит – «виноградник»: тонкая гибкая лоза и тяжелые блестящие грозди. Кармит все время сидела у палаты сына,
Все говорили, что пострадавшего в теракте Арона может спасти только чудо: сломанные ребра ранили оба легких и повредили какие-то сосуды, так что сгустки крови создавали дополнительное давление. И вот этот высокий худой человек с большими руками совершил то самое чудо – Арон остался жив и даже поправляется. Ведь правда, он поправляется? Кармит хотелось все время говорить о своем сыне, хотелось, чтобы его спаситель, совсем не похожий на врача, снова и снова повторял ей, что «динамика положительная» и «оснований для беспокойства нет». Чтобы не отнимать у «спасителя» драгоценное время, она стала провожать Григория из клиники до дома. Он рассказывал, как проходит восстановление, и Кармит хотелось плакать и смеяться одновременно.
Валентина смотрела из окна на тонкую фигурку, идущую рядом с мужем, и чувствовала, как в груди поднимается жгучая черная ярость: как он может?! Значит, ему действительно на все наплевать – на… на… на Женечку… И на нее, на Валентину, наплевать. Наплевать, что она не может ни есть, ни спать, ни вообще жить. А эта черноволосая дрянь – да как она смеет!
Валя купила кислоту для чистки засорившихся труб, перелила в пульверизатор, из которого опрыскивала цветы, подумав, добавила туда еще хлорной извести – вспомнила, как в деревне баба Дуся плеснула в лицо соседке, что зарилась на Дусиного мужа.
Валентина долго стояла за выступом стены, вглядываясь в прохожих. Солнце уже легло на горизонт, когда она их увидела – Григория и эту тварь. Ничего, сейчас развратница за все расплатится!
Валентина покрепче сжала скользкий пластиковый флакон и подняла руку…
Григорий еще успел отодвинуть Кармит к себе за спину, а отвернуться не успел: Валентина уже нажимала на рычаг. Она в ужасе увидела, как муж прижимает к лицу руки, услышала крик Кармит – и безвольной куклой опустилась на тротуар, ничего больше вокруг не замечая. Приехавшие полицейские затолкали ее в машину. Женщина молча подчинилась. На следствии ей задавали какие-то вопросы – она не отвечала ни слова, перевели ее к психиатрам – она продолжала молчать, почти ничего не чувствуя. Только сердце как будто разрасталось, занимало в груди все больше места и давило вокруг, давило так, что в глазах чернело от боли.
Марина
Марина металась по съемной Наташиной квартире, бессмысленно хватая и роняя все подряд: сумку, зеркало, одежду, какие-то грязные чашки.
Экономя деньги на операцию Наденьки, женщина
Что же делать? Даже если врачи совершат чудо, неизвестно, сколько займет восстановительный период. Медицинская страховка у Наташи минимальная, значит, на содержание ее в больнице опять потребуются деньги.
Марина обессиленно опустилась на грязный продавленный диван с выпирающими отовсюду пружинами и услышала, как в замке скрежещет ключ.
Вошедший в квартиру мужчина, коренастый, седоватый, на вид лет пятидесяти, совсем не походил на грабителя или тем более на бандита, но Марина испугалась:
– Вы кто? Что вы тут делаете? Откуда у вас ключ?
– Я хозяин, – мужчина, похоже, удивился. – Моя квартира. Ты кто? – он говорил медленно, с трудом подбирая русские слова.
– Я дочь Натальи. Она в больнице, – сообщила Марина и подумала, что хозяин – это еще хуже, чем грабитель. Вдруг он ее сейчас выгонит?
– Больница – нехорошо. Завтра за квартиру нужно платить. Завтра, – он почему-то посмотрел на часы, подтянув вверх засаленный рукав обвислого джемпера, и постучал по циферблату. – Завтра. Или платить, или уходить. Понятно?
– Да, да. – Марина уцепилась за слово «завтра», как за спасительную соломинку. – Завтра, да.
– Платить? – мужчина неодобрительно покосился на ее распахнутую сумку, торчащую из-под стола.
– Да, да. – Марина изо всех сил закивала и даже попыталась улыбнуться. – Завтра.
Хозяин пожал плечами и ушел.
Какое-то время Марина бесчувственно следила за движением секундной стрелки: круг, еще один, и еще. Каждый казался бесконечным, отодвигая «завтра» в почти неразличимое «когда-то потом». Так успокоительно далеко, можно ничего не предпринимать, а главное – ничего не решать.
Сколько-то кругов спустя – десять? сто? – женщина отвела взгляд от циферблата. Нестерпимо горячее солнце, которое не могли удержать грязные стекла давно не мытого окна, заливало почти всю комнату: диван, стул, угол стола, сумка… Время из неспешно-медлительного, почти неподвижного, стало вдруг неудержимо-стремительным. Показалось, что к «завтра» тянется тугая, дрожащая от напряжения резинка – и сокращается, неумолимо сокращается. Никакого успокоительного «потом». «Завтра» вот-вот обрушится на Марину и раздавит. Потому что она не может – не может! – ничего решить, ничего придумать. Она в ловушке, и ловушка вот-вот захлопнется.
Вот если бы найти – ну хотя бы под диваном! – чемодан денег! Пусть он будет совсем небольшой, пусть не чемодан, а портфель – как тот, с которым она когда-то ходила в школу…
Женщина так ясно представила себе этот портфель, что даже заглянула под диван: дохлые мухи, сломанный карандаш, какие-то осколки.
Марина схватилась за телефон. Денег на счете почти не оставалось, но выхода не было. Она не может ничего придумать, не может никого спасти – ни маму, ни… Наденьку. Она, Марина, совсем одна сейчас, а ей так нужна поддержка. Ну хоть чья-нибудь!