Немцы
Шрифт:
– Третий рота – сто сорок пять человек весь здоровый, тридцать три человека – кухня, десять – прачечная, пять человек – ничего не делай: декретный отпуск. Остальной – налицо.
– Молодцы бабки! – немного успокоившись, сказал комбат. – Веди их, Салават.
Тамара и Татьяна Герасимовна тоже вышли за ворота.
– Ну, Томка, счастливо тебе! Идите по тракту прямо до новой делянки. Я догоню вас.
Тамара растерянно спросила:
– А они не разбегутся у меня?
– Небось не разбегутся.
– Ни пуха ни пера! – вышел напутствовать Лаптев. – Не робейте, Тамарочка. Завтра и мы приедем на лесосеку.
Тамара вышла вперед и не очень уверенно скомандовала:
– Геен!
Она шла, не оглядываясь, слыша за собой скрип снега под множеством ног и шумное дыхание четырехсот немцев. Было страшно, но она изо всех сил старалась не подать виду. Солнце выплывало из-за горы, ярко-оранжевое, в белых парных облаках. Мороз слегка отпустил: близилась весна.
Штребль жадно глядел вокруг. Леса и горы – все под глубоким снегом, сбоку – поселок, над каждым домиком – тоненький, прямой, как свечка, столбик дыма. Дорога накатанная, блестящая, уходит далеко вдаль. Белокурая девушка впереди все идет и идет, не оборачиваясь. Штребль глядел на нее, и в его душу запало радостное чувство: не вооруженный до зубов охранник гнал их на работу, а вела симпатичная русская девушка, одетая в старую ватную куртку и подшитые валенки.
– Откуда вы знаете немецкий язык, фрейлейн? – осмелев, спросил Штребль.
Тамара, не повернув головы, ответила:
– В школе учила.
До лесосеки по тракту было около четырех километров. Немки, не привыкшие к тяжелым валенкам, начали отставать.
– А ну, подтянись! – покрикивал на них старичок-десятник Влас Петрович. – На юбки наступлю!
Старик ворчал всю дорогу и ругал немцев на чем свет стоит.
– Два сына у меня было. Где они? Подайте-ка мне сыновей! Ах вы, б… нехристи не нашего Бога! Были бы сыновья живы, я бы… вашу мать, и дорогу в лес уже позабыл. А из-за вас, проклятых, иди, мерзни, как пес. Ни дна бы вам, б… ни покрышки!
– Ладно тебе, дядя Влас, – рассудительно сказал другой десятник, недавно вернувшийся с фронта однорукий Колесник. – Слава богу, что мы их гоним, а не они нас.
Тамара свернула с тракта в лес. Немцы, сбившись в кучу, повалили за ней, увязая в снегу. Тропка привела на большую поляну. У маленькой лесной сторожки стояли сани с топорами и пилами.
– Возьмите инструмент, – по-немецки сказала Тамара. – Бери, бери, – поспешно добавила она по-русски. – Цвей топор, одна пила на троих.
Подъехала Татьяна Герасимовна. Вылезая из саней, крикнула Тамаре:
– Баб смешай с мужиками! Баб, говорю, не бросайте одних! Чего они одни-то наработают?
Тамара махнула рукой:
– Пошли!
Влас Петрович отобрал себе мужчин из второй роты. Колесник обиженно заметил:
– Что ж, мне одна шваль досталась?
– Чем же они шваль? – рассердилась Татьяна Герасимовна. – Что плохо одеты? Может, лучше работать будут, чем те, нарядные. Инструмент берите, айда с богом!
Тамара вывела свою партию на просторную снежную поляну. Посередине красовались три высокие разлапистые ели.
– Лиса! – восторженно закричал Бер, заметив рыжий комок, который мелькнул и скрылся между елок. Неожиданно упавший снежный ком засыпал всех холодными иглами.
Крайняя ель была огромная. Вершина ее, казалось, упирается в холодные снежные облака, а ветки-лапы держат на себе каждая не менее пуда снега.
Тамара скинула телогрейку и знаком подозвала стоящего рядом немца.
– Бери пилу. Остальные отойдите подальше, – она махнула рукой в сторону.
Немец согнул длинную спину, чуть-чуть высунул язык и принялся дергать за ручку пилы.
– Ровней пили, не дергай! – строго сказала Тамара. – Гут надо зеген. Ферштеен?
– Гут, – буркнул немец и снова согнулся.
Мерзлое дерево сопротивлялось, пила звенела и гнулась. Тамара вынула из-за пояса топор и стала подрубать. Вновь поднялся снежный вихрь, и закружилась серебристая пыль. Тамара подозвала Штребля.
– Умеете пилить? – спросила она его по-немецки и немного покраснела за свое произношение.
– Яволь, фрейлейн. Я столяр.
Снова зазвенела пила. Пилили очень долго. Слабый скрип внутри дерева означал, что ель уже сдается и скоро рухнет вниз. Скрип этот усиливался и перешел в стон, а затем ель начала медленно крениться, задевая ветками соседние деревья и снова поднимая снежную метель.
– Ахтунг! – крикнул Штребль.
Раздался сильный треск, свист рассекаемого воздуха, и ель с печальным гулом упала на землю, поломав своей тяжестью молодые елочки и пихты. Обнажился пень, светло-розовый, просторный, как обеденный стол, накрытый скатертью.
Штребль старался унять дрожь в коленях и с трудом разогнул затекшую спину.
– С непривычки-то тяжело, – улыбнулась Тамара. – Гут арбайтен, камарад!
Она достала спички. Вскоре запылал огромный костер. Гигантские ветки с воем корчились на огне. От каждой подброшенной в костер еловой лапы взвивался целый фейерверк искр. Скоро огромный, очищенный от ветвей ствол угрюмо лежал в снегу, а вся былая краса дерева превратилась в груду пепла и тлеющих углей, над которыми немцы грели озябшие руки.