Немцы
Шрифт:
А он не знал, куда двинуться, чем заняться до завтрашних четырнадцати пятнадцати, как за час до Нового года, как в день рождения: накрывают на стол, а ты маешься в белой рубашке и всем мешаешь; он расчертил листок — ПТН, СБТ, ВСКР — и, заглядывая в «Яндекс», мучился: как? — театр (или кино?), 14–00, обед — так? Улрике: умоляю, не высказывай ей ничего! Пусть в воскресенье поспит подольше… А если просто — в парке погулять? Эрне нужен воздух. А вдруг ей станет скучно просто гулять, так давно не гуляли они… На каток? Обязательно: по магазинам за одеждой; и вот — уроки, и еще вот здесь: уроки. Должно хватить. Я ей нужен. Улрике: слушай, давай лучше купим ей комп! Нет, в следующий раз, а то слишком… Он забывал улыбку на лице и видел: Эрна (постелем ей в маленькой спальне), он посидит с ней перед сном, большая здесь квартира, да ты что, новая будет в два раза больше! Улрике, у тебя есть
Он встал ночью к мобильному телефону, задыхавшемуся, заклекотавшему от разрядки, как к застонавшему старику, и остановился посреди всего, стараясь зацепить время: вот я, на улице Ватутина, одиннадцатый этаж, мне тридцать семь лет, я жду утра потому, что увижу дочь, я живу, сейчас конец марта, кровь течет во мне, беззвучно и надежно работает сердце…
Общероссийский правозащитный гражданский клуб «Право отца» собирался по утрам в ДК «Красный строитель» у платформы Балтиец.
— Что же это вы… — дежурная хотела сказать «опоздали» и что-то как бы безотносительное типа «никто не хочет платить алименты», но все силы разума направила на прием и оформление «спонсорской помощи» в одну тысячу рублей. — На групповое? Индивидуальное, — она показала на американисто сияющего безумноглазого на афише «АРТУР ШИШКОВСКИЙ. Всё решено!» — десять тыщ! — Десять пальцев, ужас! и повела: в угрожающе заполненном мужском и гневном зале с декорациями избушки из березовых бревен и двумя плоскими облаками на сцене ерзал на тонконогом стуле раскрасневшийся бритый малый в черной водолазке, одна ладонь его ловила и пощипывала другую, у ног стояла барсетка.
— Теща была дезинформирована женой о якобы рукоприкладстве в ее направлении. Рукой не трогал. Но отрубным батоном по тыкве она получила. А теща заявила суду, что бил заморозкой — филе индейки. Планомерно, сука, разрушала семью. Решение суда никакое. Сколько писем написано, в органы там опеки, в том числе и президенту — кругом ложь и безразличие, причем за наши же деньги. Безнадега. Если б не работа — спился бы. Сына не видел больше года. Требуют: даже не звони ему. Вот что я понял, — малый помолчал, готовясь сказать то, ради чего его вызвали, в этой игре, видимо, каждый участник обязан бросить стае кость «вот что я понял», — после дерьма, которое я перенес. Я крайне устал сейчас… Решил не звонить. Сами пусть звонят. Про сына буду помнить всегда, — Эбергард зажмурился, и все замерли в зале потому, что малый незаметно для себя заплакал, — но не позволю играть моими чувствами к ребенку. Только игнор. Полный игнор этих существ! Позвонят — поеду общаться. Нет — пусть ищут другого папу.
В зале сидели тесно, непоместившиеся стояли, выкрикивая (настал черед зала) свое, подымая руки: на меня посмотри, а я, брат, тебе вот что скажу, — Шишковского, знающего пути решений, Эбергард не заметил, но все кричали так, словно напоказ, Богу, комуто, кто выберет, кого оставить и допустить в следующий тур:
— Яйца нащупай! Ты че, бабенке своей вырванных лет устроить не можешь? Готовь правую ногу для волшебного пенделя!
— Ты амеба или реальный отец, сильный духом?! Если ты и дальше
— Да не оправдывайся ребенком! Сыну будет лучше, если ты будешь счастлив, победишь!
— Другой папа — садизм! Ребенок вырастет психическим калекой. У тебя есть шанс выправиться, а у сына твоего — нет. Добивайся, чтоб он жил на два дома.
— Да херня, прав ты, мужик. Воевать — плохо всем, и сыну. Подлизываться — тебе плохо. Отморозиться — лучшее. Никак так никак. Никогда так никогда. Разговоров ноль, действий ноль. Абсолютный вакуум. Им не для кого будет спекулировать твоим пацаном. Не показывай ей своих желаний! Слабаков не любят, а жена тебя посильней психологически. Подавишь в себе желания, она сама выйдет на связь — деньги понадобятся, еще что… А там ты по-тихому и восстановишь позиции…
— Бедная, бедная жена, бедные дети, — прошептала дежурная, не хотевшая слышать и видеть, но вот не удержалась, не ушла. — За всё придется платить. В Библии сказано: муж отвечает перед Богом за жену и детей. А жена — только за себя. Как можно порочить честное и святое имя женщины? Не думают даже о своих матерях… — поглядела воспаленно на Эбергарда и ушла.
Посреди сцены на доске крупно написали красивым почерком учительницы начальных классов: ПОЧЕМУ жена не дает видеться с ребенком?
1. Власть: подчинить себе бывшего мужа.
2. Обида: виноват муж, я — жертва.
3. Подсознание: на самом-то деле виновата я.
4. Страх: так я всё потеряю.
5. Ненависть: сама себя теперь ненавижу.
5. Гордость: я не могу проиграть.
6. Желание: пусть подруги увидят мою победу.
Эбергарду захотелось уйти, не вливаясь, не уравниваясь с этим жарким, он осматривался, словно случайно заглянул, а сам здоров, заметил единственную женщину — строго одетую, но слишком красивую для служащего государства, — молодая, рослая, коротко стриженная, черные блестящие волосы и крупные, волнующие губы, словно их недавно прорезали на лице, опухшие, еще не успели зажить, — женщина уморилась стоять и присела по-школьному — на подоконник, вытянув длинные уставшие ноги, прижав к груди маленький комп, смотрела, близоруко морщась, то в зал, то за окно с гримасой — скучно, то на стены, увешанные почему-то плакатами культуристов с пластилиновыми улыбчивыми лицами и бессмысленными глазами, то на Эбергарда — и вдруг улыбнулась и подмигнула ему — не так, как подмигивает мужчина, воровато, мгновенно, словно попало что-то летучее в глаз, а — веко медленно прогладило глазное яблоко.
— Да судебное решение!!! — один (сутулая, образованная спина) погасил всех криком: говорю только я! — Если мать не захочет, исполнить нельзя! Ты ребенка к себе разок возьмешь, а мамаша на следующий день после возврата пойдет к невропатологу и за тысячу рублей зафиксирует: стрессовое состояние… И — иск подаст о лишении родительских прав. Или — об ограничении! в этих самых правах, и с высокой! — вероятностью! — удовлетворения! — И уже как-то боязливо сообщил: — Такое мое мнение… — и заглох, и все отцы и сочувствующие как-то подобрались и расселись, как для начала просмотра, с обожанием что-то послушать; в зале, видно, так заведено, убавили свет — на сцену вскочил Шишковский, невысокий он оказался ростом, сиял, как и обещала афиша, словно вызвала его лотерейная комиссия, — в джинсах и белой майке, он так проскакал к вынесенному навстречу микрофону, будто следом за ним должны выскочить ребята с гитарами и барабаном, уже на ходу нащелкивая пальцами какой-то бодрый темп, — Эбергарду показалось: вторая, основная часть собрания откроется хоровым пением.
— Каждый из вас может… — Шишковский вытянул «м-может» и посмотрел вверх, где, подымаясь выше, переплетаясь в игре крылами, порхали сказанные им слова, опустил голову, а правую руку протянул вперед, намереваясь коснуться чего-то горячего, поймать что-то, — Эбергард не выдержал и вышел.
Дежурная бубнила:
— У всех недостатки. Да на свои посмотри. Не ладится — обратись к Богу. Что бы ни случилось, сохранять надо душевный мир. Сказано: невозможно человеку — возможно Богу. Сходи в храм, пообщайся с батюшкой. Да рано или поздно — ребенок будет с тобой.
— Вас ищет Гуляев, срочно, звонила секретарша, — Жанна перехватила Эбергарда у гардероба. — Монстр в мэрии.
— Не сказала: что?
— Вы же знаете ее. Ведет себя так, словно ее в префектуру взяли работать королевой. Говорю: как вас… забыла имя-отчество. А она: вспоминайте.
Эбергард, молодо пропуская ступеньки, понесся наверх: идеи по выборам? А какие у меня идеи по выборам? Организовать чаепития с ветеранами на базе районных библиотек с раздачей предметов длительного пользования. Сегодня — Эрна!