Немцы
Шрифт:
Забыл телефон и вернулся, а Улрике — ничего, раньше бы переполошилась: а ну, не переступай порог! Посмотри в зеркало! Перекрестила бы — размашисто и сильно. Он болезненно замечал, что Улрике упускает… Напряженное внимание к нему теперь прерывисто. Не целовала на ночь, или целовала, но не говорила каждый раз новых особенных слов, или говорила особенные слова, но не таким каким-то голосом; он жаждал прежнего напряжения и даже большего, а Улрике устала, приручила и устала; он думал: и устанет еще, а его слабость требует постоянных, умножающихся подпорок, он хотел стареть радостно, умаляться, окутываясь безответственной ватой; послал Эрне «Пойдем на крестный ход?» —
Очередь на сдачу крови ожидала, пока медсестры выпьют чай, с одинаковым странным напряжением все смотрели на плазменную панель в торце коридора, на страшную картину и слушали замогильное: «Самка стрекозы пытается отложить яйца в ткань водных растений с помощью колющего яйцеклада». Кровь, подумал Эбергард. Тоже выход. Леня Монгол перезвонил:
— Пропал куда-то… Залег…
— Куда я денусь, — изо всех сил зажмурился Эбергард, согнулся, терпя боль, напугав окружающих. — Хотел с тобой переговорить, в плане совета, оперативно.
— Давай, давай, — напевал Леня Монгол, что-то еще делая попутно, какой-то тонкий ремонт, обеими руками, зажав трубку плечом. — Какой у тебя беспорядок на… послезавтра?
— Суд. Потом в любое время могу.
— Набери после суда, — закончил, захлопнулась крышечка, провернулся ключ, задвинулся ящик, пересчитанные или проверенные купюры обхватила коричневая, бордовая резинка, натянулась, крутанулась восьмеркой и — еще раз перехватила; в полную силу Леня Монгол спросил: — Как ты, устроился?
Чуть не выронив «давно»:
— Да. В среду выхожу.
— Куда? — заработала измерительная аппаратура.
— В мэрию. Не хочу в префектуру. Надо двигаться.
— Ну правильно. Кем?
— В пресс-службу, к китайцу, пока начальником отдела, но с перспективой на зама…
— Ух ты! Ну, жди в гости, чай будем пить. Давай телефон.
— Еще не запомнил, приеду — дам визитку, как полагается.
— Давай, — Леня, передохнув, взялся опять следующее что-то сооружать осторожными пальцами. — Или эсэмэсочкой телефон скинь.
Этот день… что-то… да, мэра же утвердили, словно это еще касалось Эбергарда; на такси ехал в префектуру, в строй, вдруг в надежном тепле, среди знавших его встретится Хассо, вдруг случится что-то там; таксист, намолчавшись, выпалил:
— Весь Махортовский тоннель встал! Вентиляцию отключили, все задыхаются! Коллапс! А с первого мая машин — на три миллиона больше!
Эбергард не знал: что? как? Попробовал:
— Да куда уж им заниматься городскими проблемами. Лишь бы карман набить… Ворье!
— А ветеранам пенсию пообещали в два раза больше прожиточного минимума.
— Это за тобой? Давай-ка я тебя высажу!
Но к префектуре джип не поехал, развернулся через сплошную, ушел на Тимирязевский и на разворот. Префектурный постовой полистал для виду журналы дежурств и почесал под фуражкой:
— Команда прошла из приемной Хассо: не пропускать. И заявки на пропуск вам не принимать. Но фиксировать, кто заказывал. Так что извиняй, — постовой не говорил раньше Эбергарду «ты»; Эбергард непобежденно достал телефон, потыкал кнопки, посторонился, чтоб не мешать проходу, приветствуя знакомых, отодвинулся еще за колонну, чтобы не слышали, кому звонит, выбрался на улицу, не отнимая телефона от головы, еще прошелся по двору и, как только его скрыл угол, двинулся в сгустившейся среде — дорожкой к метро, почувствовав: болят ноги, и оглядываясь: не догоняет никто? За деревьями не стоят? Навстречу? С надеждой выхватил телефон: звонок! Кто догадался остановить?!
— Во-первых, не опаздывай на суд. Мы должны обсудить мой гениальный план. Приходи уверенным и спокойным! И еще, мы не могли бы увидеться завтра? Надо кое-что обсудить. Не про суд.
— У тебя что-то случилось?
— Не совсем у меня. У нас.
— Ты беременная? — почему-то спросил он; рассмеется, когда она: ты что, дурак? Нет, конечно. И начал уже смеяться.
— Ну, я не хотела так, по телефону. Я беременна.
Уже возле метро, на всякий случай, запомнить окружающих, уже пожалев: деньги, и на это нужны деньги, он прокричал, чтобы скорее и с этим:
— Я думал, ты как-то ответственно — подходила к нашему… общению. Ты уже сделала всё, что нужно? Я готов помочь. С врачами, с оплатой! — Неужели у нее ничего этого нет?! — Эбергарда толкали, каждый чувствительно задевал — никто его не видел!
— Я решила оставить ребенка, — много лет женщина хотела сказать так и вот сказала, плыла где-то там повыше в своем клубящемся счастье, что легче воздуха и невероятно грузоподъемно, уже отдельно от пожеланий, желаний, мнений Эбергарда, сразу и навсегда став омерзительной, тошнотворной ему.
— Спасибо! — прорычал он. — Большое спасибо! — и побежал в метро, теперь зачем-то заторопившись, забившись меж спин, и девять станций, девять остановок нянчил телефон в ладони, сейчас адвокат пришлет объясняющееся, подлизывающееся, покорное, вопросительное, тревожное, сомневающееся, испуганное, но нет, нет и нет!!! Долго прохаживался меж рынком и «Перекрестком», высматривая знакомых — с кем встречался в лифте, с кем заходил в подъезд: никого, вот! — обогнал нагруженную мать и школьницу — по выходным они выводили дышать крошечную начесанную собачью породу, поздоровались, может, инстинкт, а может, вспомнили; у подъезда трое образовали равнобедренный треугольник, переминались утепленные кроссовки, штаны из непродуваемой ткани, один сказал что-то вроде: вот он, — обернулись, разошлись шире, подтягивая перчатки и засеивая окурками снег.
— Как там в школе? — спросил Эбергард, забрал у матери сумки. — Я помогу. Не идете на крестный ход? — Вот и вместе. — Я на крестный ход пойду, — и вдруг понял: нет, не пойдет и он, спрятал глаза словно под козырек серой такой кепочки, согласившись с пинком, плевком, хватом за шиворот; он низкоросло, как на коленях, загораживаясь школьницей, протопал в подъезд, чуть разогнувшись, когда дверная пружина отработала в плановом режиме, без задержек; никто следом? и выглянул: пусто? — прежде чем шагнуть из лифта, телефон прозвонил, просто «вызов», он выключил.