НЕМЕЦКИЙ ОХОТНИК
Шрифт:
Восстановила. Деньги снова заработала.
И летом снова приехала. Только на этот раз вместе с дочкой и транзитом. Московский поезд приходит утром в полшестого. Перепаковали их в наш европейский чемодан на бесшумных колесиках (там, куда направлялись, есть “Закон о тишине”). Просидели до обеда, а потом снова на тот же Главни надражи, где посадили на местный. До Праги добиралась трое суток. Отсюда до границы было три часа.
С германской стороны невесту ждали.
·
С закрытыми глазами мы воскресаем под ее руками, которые умеют все, включая глубокий
Почему ж, блин, там не сложилось?
Располагая как вагиной, так и простатой, считаем, как Томас Манн: “Достоевский, но – в меру”. Достаточно работы на поверхности. Поверхность – это все. Включая принцип современной эстетики.
Она не настаивает на глубоком. Даже одобряет буржуазную умеренность. Вспоминает, что побочными эффектами бывали и разводы.
Между делом посвящает в новую жизнь.
Тоже глубинка, только европейская. Достопримечательности? Развалины замка. Надо подниматься по булыжной дороге в еловом лесу, минуя крест, поставленный в память двух местных любовников, разбившихся на мотоцикле. Тоже были богатые наследники. Выход на поляну, потом по дощатой лестнице, а с развалин открывается вид на долину – летом зеленую, зимой белую. Через нее она, как на родине, бегает на лыжах. Большая часть пространства, видимого сверху, принадлежит теперь и ей. Среди полей темнеют рощи и небольшие леса. Но есть и большие, уходящие за горизонт, который лесами, собственно, и окружен. Деревня внизу, как на ладони. Ферма, основанная в 1666 году, ровно за триста лет до ее рождения на Камчатке, прилегает к церкви, где чтят память погибших на Восточном фронте. Там постоянно горят свечи перед фотостендом типа “наши ударники”. Только на нем красивые ребята в фашистской форме. Большинство, к чему привыкнуть трудно, с ее теперешней фамилией. Свёкр болтушка, особенно за пивом. Свекровь – та носится по всей усадьбе, как коза. Почистила их, омолодила.
По утрам отвозит Вику в школу за двадцать километров.
Ввела новую программу по оздоровлению, так что гостиница их, которая при ферме, процветает. Как и все хозяйство, которое взглядом не окинешь, поскольку уходит оно с лесами за горизонт.
За пределами видимости есть постоялый двор с рестораном, куда приезжают со всей округи. Там варят свое пиво, говорят, хорошее. Побывала и в самом Мюнхене. Раз на празднике урожая, когда супруг проводил коня там под узцы, тогда как она стояла в телеге в народном наряде с венком из васильков и полевых ромашек – национальные баварские цвета. Другой раз на Октоберфест. Такой праздник пива, на который со всего мира, не говоря о Неметчине, народу собирается до семи миллионов.
Но пива она не пьет, конечно. Только воду, которая там очень чистая. Как, впрочем, все, навоз включая. Конские яблоки. Сколько вывозит этого добра в поля! Водит и трактор, и другую сельхозтехнику. А так дальше Регенсбурга не бывает, и то не чаще, чем раз в месяц-два. Вика увлеклась домашним скотом, хочет стать ветеринаршей. Второй год их кони получают первые места на осеннем празднике Обербайерн – Верхней, то есть, Баварщины.
Супруг продолжает ездить на завод за тридцать километров. Там он рабочий класс. Но
И вообще. Звезд с неба не хватает. До женитьбы никак не мог получить охотничий билет, только в тире удовлетворялся. Но она помогла ему выучить все деревья, растения и травы его страны. Сдал, наконец, свой гос. В дипломе написано: “Немецкий Охотник”.
Очень тем горд.
Теперь имеет право на охоту в собственных лесах.
Уезжает обычно с вечера. В маскировочной одежде. Даже майка камуфляжная – точь-в-точь, как на том парне, у которого был самый большой из встреченных ею в жизни. Свисал так, что прикрыться не мог. Командир группы спецназа, которую после Чечни она ставила на ноги в профилактории…
Ну а супруг там влезает на свои вышки типа, как в концлагере. Там, на площадке под навесом, все. Ружья с самой лучшей оптикой. Переносной химический туалет, уничтожающий запах. Можно сказать, что там живет. На заре видит птиц, зверей. Кто только на него там не выходит. Кабаны. Косули. Лоси. Ветвистые олени. Сначала не верила, но Ротхаммер напечатал в городе и по всем номерам гостиницы, где на стенах были только католические их кресты, развесил фотки, которые настрелял фоторужьем.
Там была комната в рабочем общежитии. Последние год-два даже без газовой плиты – готовила на плитке со спиралью.
Теперь есть все.
Карточка, конечно, платиновая.
·
Проводив в обратный путь (уже не на московский скорый, просто до парковки “Slovan”), мы возвращаемся, переживая чужеродность островерхой красоты заката. В четыре руки раздвигаем, сводим, проваливаем, сталкиваем вместе круглый стол, садимся и оказываемся на внезапно гулкой кухне – глаза в глаза.
Конечно, хэппи энд, и все же…
Были ли мы правы? Не только в отношении фрау Ротхаммер – так или иначе, подруга дорогая будет дома через три часа, ну, максимум, четыре.
Тогда как мы…
Ведь как мы сходились тут? Если отбросить лирику?
С одной стороны, ностальгия, с другой…
Ну это ясно, что с другой.
Россия.
Тогда откуда отчужденность? Откуда вопрос, который так и рвется из груди:
– На кой мы, собственно, друг другу? русские?
Прага. 2004