Немой Голос
Шрифт:
«Линда, если ты читаешь это – значит у меня ничего не вышло. Я так хотел вновь увидеть тебя, очутиться в твоих объятиях, поцеловать. Знала бы ты, как я устал от этой войны, ты никогда бы смогла этого понять, да я и не в силах потребовать от тебя этого. Я хочу думать, что это письмо застанет тебя в добром здравии. Не печалься обо мне, ты теперь вольна делать все, что тебе угодно. Не плачь, родная, обо мне, я бы этого не хотел. Можешь погоревать денек другой, но не больше. Ты должна быть сильной, суметь справиться со всем. Мой отец будет тебе помогать, он человек старой закалки, но ведь вы, должно быть, уже нашли общий язык за то время, что меня не было рядом. Я люблю тебя, прости, твой Матиас»
Это короткое письмо выглядело скорее как предсмертная записка, как последние слова человека, осужденного на повешение или расстрел. Да ей оно, в сущности, и
Равенна курила одну сигарету за другой, раз за разом перечитывая написанное. В голове всплыл образ Линды – молоденькой девушки в красивом гражданском платьишке, работающей на какой-нибудь швейной фабрике по распределению, и без устали ждущей новой весточки от ее возлюбленного. Но он ей больше не напишет, ее суженый лежит сейчас в мертвецкой, и опытные мясники отпиливают от него протез, чистят и отправляют обратно в лабораторию для следующего счастливчика, избравшего путь войны. Единственное, что сейчас имеет значение, так это этот проклятый клочок бумаги, перепачканный кровью, которую пролила Лаура. Могла ли она избавить Матиаса от подобной участи – конечно, да, но чего бы стоило такое неповиновение? Выговора? Нескольких дней в крепости? А может, ее точно также сейчас кромсали на кусочки, извлекая глазные протезы? Никто не мог ответить медичке на этот вопрос. Она не могла рисковать своим положением ради спасения жизни какого-то труса, попытавшегося сбежать с фронта. Интересно, сколько еще таких же сорвиголов было по всей стране, давший присягу и попытавшихся сбежать обратно домой под юбку матери или жены? Наверное, немало, но газеты об этом ничего не писали – это оставалось за кадром их статей и очерков. В них солдаты представлялись бравыми вояками, воинами света, спасающими нацию от поражения в войне. Ими, они, в сущности, и являлись, так, по крайней мере, думалось девушке. На мгновение она задумалась над тем, чтобы отправить это письмо адресату, однако тут же прогнала от себя эту мысль. Все весточки с фронта читались специальными людьми в штабе – такое совершенно антивоенное признание вряд ли бы пропустили дальше канцелярского стола. Скорее, к ней бы тут же пришли за разъяснениями, а уж потом хорошенько допросили на вопрос морали и ее верности общему делу. Такой роскоши она позволить себе не могла. Но может быть, она могла бы отправлять небольшие суммы каждый месяц со своего жалования этой бедняжке? А чем бы ей это помогло? Все деньги и так шли семье Лауры, ей было о ком заботиться, не то, что о какой-то девушке, с которой она познакомилась заочно через скомканный листок бумаги, пропитанный кровью… кровью безусловно любимого этой девушкой человека, которого она убила.
Ей вновь стало дурно, стараясь прогнать от себя эти мысли, она встала и решила прогуляться по лагерю. Утреннее солнце ласкало ее лицо, не в силах проникнуть под темные защитные очки, с которыми она больше не расставалась ни на минуту, разве что, в компании Ульриха. «Интересный парень этот Ульрих, не помню ни черта после того, как оказалась у него в комнате, мы выпили, а дальше все как в тумане. Мы занялись любовью в тот вечер? Наверное нет, он же, все-таки, офицер, не мог так просто воспользоваться мной. Хотя, я бы скорее всего не была против, чего уж терять, если через каких-нибудь шесть недель нас обоих отправят на фронт, а там, может так сложиться, мы оба найдем свое последнее пристанище в какой-нибудь воронке от славитанского снаряда. Так почему же я должна блюсти какую-то выдуманную честь? Честь важна лишь в мирное время. На войне ее место занимает лишь одно желание – желание выжить, убить, а не быть убитым, только и всего. Думали ли умирающие солдаты, корчившиеся на больничных койках о том, насколько честен с ними был противник? Стрелял ли он в спину или в упор, смотрел ли он в глаза, убивая? Какая, в принципе разница, если ты мертв, а он нет и продолжает нести смерть и разрушения на твоей земле, если впереди него все цветет, а за ним все горит?» - размышления Лауры прервал свисток унтер-офицера, призывающий к подъему.
Все началось сызнова, одна тренировка сменялась другой, пока, наконец, не был отдан приказ идти в столовую. Схитрив, Лаура направилась к письмоносцу, чтобы узнать, нет ли для нее каких писем. Конечно, он бы и сам ей об этом сказал, но так, ей было куда приятнее. Человек в пенсне долго перебирал какие-то конверты, пока не выудил одно до боли знакомое, вернувшееся назад письмо. Оно было адресовано
– Извини за вчерашнее, - девушка потупила взгляд, смотря себе под ноги, - Надеюсь, я тебя не слишком озадачила.
– Ничего, все нормально, - несколько сконфужено, отвечал офицер, - Ты вчера немного перебрала портвейна и улеглась спать. Я пристроился рядом, но я не… не приставал к тебе, если ты переживаешь об этом.
– Все нормально, - немного оживилась девушка, - Ты уж прости, я, вчера убила знакомого мне человека. Это так странно, я столько раз видела смерти, но вчерашняя настолько выбила меня из колеи…
– Потому, что ты первый раз убила человека своей рукой? – Ульриху было не по себе, ему еще не приходилось обсуждать такие темы с девушкой.
– Это был не первый, - прикусив губу, прошептала она, - Тогда, в госпитале, когда началась газовая атака я выбила из рук умирающего его противогаз в агонии, в бесполезной попытке спастись. Он до сих пор приходит ко мне по ночам. Все спрашивает, почему я так жестоко с ним поступила.
– Ты хороший человек, - он серьезно посмотрел на нее, - Любой на твоем месте поступил также, пытался бы спасти свою шкуру любыми доступными ему методами. Я бы поступил также.
– Возможно, стоило тогда умереть.
– Не говори глупостей! – воскликнул он, чем привлек внимание слоняющихся солдат.
– Прости, - грустно улыбнулась она уголками губ, - Верно, это и вправду глупости.
– Ты можешь говорить со мной, если тебе станет легче, - он взял ее за руку, невзирая на лишнее внимание и все нормы, - Я с тобой.
– Спасибо, Ульрих. Это важно для меня, а теперь, пойдем уже в столовую.
В столовой гомонили солдаты, звенели миски и ложки, одним словом, жизнь кипела. Они заняли небольшой столик поближе к выходу, начали есть.
– Я написала своему другу, хирургу в госпиталь, но письмо до него не дошло, не мог бы ты как-нибудь узнать, что с ним сталось, куда его перевели?
– Конечно, скажи только его имя, а я уж поспрашиваю через своих людей, если что, отправлю запрос в штаб, - охотно предложил свою помощь офицер, не сводивший взгляд с девушки. Она манила его своими черными локонами, собранными в хвост, своей загорелой кожей и изящными контурами лица, пухлыми губами и таинственными темными очками, за которыми скрывались лампочки глаз. Когда они оставались наедине он часто любил просто рассматривать их, вглядываясь в часовой механизм, следя за маленькими шестеренками, монотонно отсчитывающими время самой вселенной.
– Йозеф Фишер, - коротко ответила Лаура, - Хирург, приписанный к шестой части южного фронта.
– Хорошо, займусь этим после обеда.
– Спасибо, Ульрих.
Доев свой обед в тишине, оба разбрелись по делам: девушка – на очередной марш-бросок, а офицер направился в канцелярию.
Примерно через две недели пришел ответ о судьбе Йозефа – он был отстранен от службы, лишен звания и отправлен в какой-то исправительный лагерь за то, что покинул госпиталь. Вынужденную необходимость руководство сочло трусостью и дезертирством, но памятуя его заслуги, его не повесили и не расстреляли, просто сослали куда-то, по крайней мере, так было сказано Ульриху.
Лауру эта новость буквально выбила из седла, заставив на несколько дней ходить мрачнее тучи, ни с кем не разговаривать, а только есть, пить и молча выполнять приказы начальства. Даже Ульриху не удалось разговорить ее, сколько бы он ни пытался. Она все крутила в голове полученную информацию и никак не могла понять, как такое могло случиться, ведь опытных хирургов сейчас было днем с огнем не сыскать, каждый на вес золота, а уж с опытом проведения операций в полевом госпитале – нет, здесь явно было что-то не так, что-то не клеилось, не сходилось. Но вот что именно – это для медички оставалось под большим вопросом. Она решила для себя разобраться с этим, как только ее отправят в отпуск, да ведь это было бы очень нескоро – их еще даже не отправили на передовую, а за это время со старым другом могло произойти, что угодно. Так она и ходила, не в силах найти себе места, пока, наконец, в один прекрасный августовский день не пришел приказ из штаба – выдвигаться в сторону фронта.