Немой учитель
Шрифт:
Моррел протянул ему пергамент.
{"Где Эллильсар?"}
– Да, странно как-то все получилось, - растерянно произнес Готарк Насу-Эльгад.
– Мальчик сказал, что у него дела в Зенхарде, мол, нужно подумать, отсалютовал нам мечом - тем, что вы ему подарили на совершеннолетие, - и умчался, взяв с собой только двух солдат. А меня оставил наместником. Безумие, сплошное безумие, и я, кажется, тоже схожу с ума. Откуда у вас этот перстень? Что вообще происходит?
Но Моррел уже был в седле, он дал коню шпор и вылетел раненой птицей в проем закрывающихся ворот. Копыта прогремели по
Готарк Насу-Эльгад посмотрел на сомкнувшиеся створки, на то место, где только что стоял Таллиб; сокрушенно покачал головой.
Смуглокожий тем временем, не торопясь, сходил к конюшням и вывел еще одного коня. Направился к воротам и, сквозь открытую специально по его просьбе, гонцовую калитку, уехал прочь, в наползающий сумрак вялой осенней ночи.
"Старею", - отстраненно подумал Готарк Насу-Эльгад. "А такому старому человеку, как я, слишком поздно менять взгляды на мироустройство. Слишком поздно..."
Он поднял голову, встретился взглядом с высокой госпожой Кэ-Фниру и медленно побрел к лестнице, что вела наверх, в его комнаты.
Близилась ночь. Многоглазый Тха-Гаят не решался раскрыть свои глаза, - ему, наверное, тоже было страшно. Или грустно.
Эпилог
На самой верхушке башни Зенхарда дул сварливый осенний ветер, сбивая в клочья длинные рыжые волосы человека, застывшего здесь, у парапета, с древним мечом в руках.
Светало. Опаленное солнце выбиралось из-за горизонта, ненавидяще обжигая землю смертоносными лучами. Тха-Гаят закрыл свои глаза, чтобы не видеть неотвратимого. Человек у парапета этого сделать не мог.
Поэтому, когда позади раздались шаги, он не стал медлить, не стал оборачиваться, просто произнес:
– Так что же было дальше в том апокрифе, учитель?
За его спиной зашелестел разворачиваемый листок пергамента, но пришедший не стал ничего писать. Все было уже написано, оставалось прочесть, и Эллильсар стал читать.
{"Змий согласился с предложением Бога, но не смирился со своей участью. Когда оказалось, что его язык лжив, он приказал себе замолчать навеки, но это было больно - не общаться с другими. Тогда Змий придумал письменность и язык жестов, которым теперь пользуются увечные люди.
Раз в сто лет он пытался умереть, но неизменно терпел поражение, ибо убийца его должен был встретить не покорную жертву, но мастера боевого искусства, а более великого, чем Дьявол, во владении оружием не было на всей земле. И тогда он решил найти и вырастить ученика, который превзойдет его в этом. Мешало одно - предмет, в котором сосредоточено мировое зло, предмет, от которого невозможно избавиться. Но оказалось возможным на время передать предмет другому - и Дьявол сделал это. У него было мало времени - предмет рано или поздно сводит с ума обладателя, если этот обладатель обыкновенный человек; только Змий способен долгое время выдерживать соседство с оной вещью. Он торопился..."}
Фраза была оборвана, и Эллильсар понял - один из них допишет сегодня эту рукопись до конца. Те несколько дней, в течение которых он добирался до Зенхарда, принц - теперь уже Король - много думал о всем происходящем. О том, например, что если из мира вдруг исчезнет Дьявол,
Видимо, последнюю фразу Эллильсар сказал вслух. Высокий человек с проседью в черных волосах, протянул ему еще один лист.
{"Тот, кто освободит".}
Принц откинул со лба слипшуюся прядь и повернулся наконец лицом к тому, кого сейчас должен был убить. Надел шлем.
Два клинка рассекли холодный сонный воздух и столкнулись, звеня.
Где-то в серой вышине рассветного неба появилась черная точка и стала кружить над ними, ожидая исхода. Ворон в любом случае останется в выигрыше.
* * *
Это был способный ученик. Достойный своего учителя - своего мертвого учителя.
Эллильсар сидел, прислонившись окоченевшей спиной к парапету и смотрел на тело седеющего
/седевшего/
человека: голова запрокинута, мертвые глаза торжествующе смотрят в печальное небо. Две руки раскинулись - так обычно падают в мягкую постель: "хорошо-то как!"
Из ран медленно вытекала кровь, с каким-то жалостно-хлюпающим звуком выплескивалась на булыжник площадки. "Хорошо-то как!"
Ворон, все еще опасаясь подвоха, тихонько опустился на камни и прыжками подобрался к мертвому телу. Утро, которое намеревалось выдохнуть на мир очередную порцию жары, внезапно почернело, словно наступила ночь; потом вспыхнула ломаная ветка молнии и первые капли дождя стали падать на пересохшие камни.
"Какие-то они мутные. Словно кровь умирающего Бога".
Он скомкал в руке пергамент, отшвырнул его в сторону. Рывком снял с головы шлем и с каким-то мальчишечьим азартом перевернул его, подставляя падающей воде. "Я напьюсь допьяна твоей крови, мой Бог, ты умрешь, а я свечку поставлю - вот так! Это небо свободнее станет. Порог перейдешь, ты - не вечен. И кровь твою стану глотать. Буду дерзко смотреть на церквей купола и смеяться по-детски, не веря глазам. Научусь не грешить, а греша - забывать, научусь создавать на земле чудеса! Ты умрешь - мы не станем чураться крестов, просто выметем пол и откроем окно. В мире стал ощущаться нездешний простор. Слышишь, Бог?.. Но тебе, о мертвец, все равно!"
Хотелось петь что-то небывалое, хотелось летать птицей; он плакал и пил, пил, пил эту холодную свежую воду, захлебываясь то ли он восторга, то ли он собственной смелости и свободы...
– Карр!
– сказал ворон.
– Карр!
– и нахохлившись, клюнул мертвое тело.
Шлем внезапно выпал из рук, покатился, расплескивая содержимое.
Нынешний Король страны завороженно глядел на руку учителя с перстнем,
/"Он смотрит, смотрит, смотрит, этот глаз, этот проклятый глаз!" так, кажется, кричал умирающий отец?.../