Немой
Шрифт:
Я радостно просиял, будто выиграл в лотерею; взял в ладони лицо несчастного и, сердечно расцеловав морщинистое лицо мученика, сказал:
— Pax tecum! [14] Он уже снимает ее, снимает; я прощаю тебе все твои прегрешения во имя бога-отца… Отмучился ты, бедняга, даже если и совершил большое зло…
Покуда я причащал «немого», его не стало.
Трудно было даже вообразить глубину этой трагедии; видно, она была неизмеримо огромной и тяжкой, коль скоро парализовала жизнь ее виновника на целых тридцать лет. Не было надежды докопаться до ее сути, поскольку больной говорил на наречии отдаленного уголка
14
Мир тебе (лат.).
Много воды утекло с тех пор. Мне довелось побывать в местах, где говорили на том наречии. Собрались родственники, знакомые. Закусив и отведав пива, я предложил, чтобы кто-нибудь из старожилов рассказал хоть одну из бытующих в этих краях историй.
— Да сколько угодно! Этого добра у нас полно.
И посыпались со всех сторон рассказы об удивительных происшествиях, начиная от устрашающих привидений и кончая подлинными жуткими криминальными историями.
Одна из этих «историй» своего рода эхом отозвалась в моей памяти. Где я слышал нечто подобное? Или даже видел так отчетливо… Лет пятьдесят, а то и более назад, повествовал рассказчик, дотоле неизвестная и ничем неприметная деревушка прославилась совершенно недоступным чьему-либо пониманию жестоким убийством и страшной участью, постигшей две семьи. Я напряг свою память и все же вспомнил Немого, которого причащал в его последний час. Сведя воедино услышанное двадцать лет назад и сейчас, я представил себе все следующим образом. Хотите — верьте, хотите — нет.
ТЕТКА
Большинство жителей деревни Пузёнис обязаны своим появлением на свет тетке Буткене по имени Аполлония, или просто Тетке. В деревне ее иначе и не называли, хотя повсюду в тех местах повитух звали бабками.
Повивальному делу Буткене выучилась у той, которая приняла ее детей, а тонкостями гигиены овладела исключительно на собственном опыте. А рука у нее была такая легкая, что ни один из младенцев не накричал грыжу и на тот свет не отправился. К тому же ни одна роженица не получила с ее помощью заражения крови, ни у одной не наступила горячка.
Повезло, конечно, деревне, что там жила такая бабка. Хотя бы в женских делах обходилось без припадков, не было затяжных болезней, хворать которыми хозяйкам недосуг, но, пожалуй, самое главное это то, что не было расходов и горя, убеляющего головы родителей младенцев; наконец, не было невесть отчего нелюбимой, хотя позарез необходимой бабки-специалистки, каковой чаще всего бывает мерзкая баба, которая сидит сложа руки, зато ест как лошадь, точно хочет наесться на всю жизнь, а потом путается недели две-три у всех под ногами, как ненужная рухлядь.
— Если бы вы знали, как легко у нас роженицам! — делились своей радостью сельчане из Пузёниса со своими соседями, когда доводилось им потолковать где-нибудь за бутылочкой. — Мы-то свою бабку, можно сказать, не видим и не слышим. Она у нас заместо аиста появляется: принесет находку — и весело уходит, стрекотуха этакая.
Вместе со здоровым, не искалеченным при родах младенцем в доме оставалась еще одна радость — он озарялся светом пребывания в нем Тетки, точно там побывал ангел-хранитель из сновидений. Мелькнула, покрутилась, никому не помешала, никому надоесть не успела — и нет ее.
Вся округа завидовала Пузёнису — ведь там жила Тетка, однако, напрасно люди пытались хотя бы изредка заманить
— Да что ты, что ты, дружок!.. Я ведь просто так… Я только своим, чем могу, подсобляю, — отбивалась Буткене от новых клиентов таким решительным жестом, что у зазывалы пропадала всякая охота уламывать ее.
— К другим, хоть ты тресни, ни за что не идет. А бабенка она смышленая…
Избы в Аукштайтии стоят обычно по обе стороны улицы, зачастую друг против друга. Прямо напротив Буткисова двора стоял дом Шнярвасов. Вот и была у соседей возможность заглянуть друг к дружке, не таясь, в любое время. Да и к чему было таиться, ведь ничего зазорного они не делали. Только Буткене, отправляясь в путь, пробиралась украдкой, хотя сама толком не знала, зачем и от кого пряталась.
Вот семейство Шнярвасов видит, как во двор к Буткисам с озабоченным видом входит то один, то другой сельчанин, или, как их тут называли, дядя, который обычно сюда носу не показывал, значит — понимай, не зря; вон уже над его двором аистушка парит. На крыльце и в сенях дядя долго-предолго отчищает чеботы или лапти от грязи, — сам знаешь, что значит пробраться по литовской улице, где топкой грязищи — по щиколотку! — и так он растопается, что в третьем дворе слышно, а внутрь не идет. Грязные ноги — еще куда ни шло, но мешали к тому же нос и глотка, забитые так некстати всякой всячиной, требующей удаления. Вот и принимался он сморкаться, отхаркиваться да отплевываться, точно сифилитик, покуда не звякала дверная щеколда и на пороге не появлялась сама Тетка. Находясь во дворе у Шнярвасов, ты мог бы услышать, о чем они вдвоем толкуют.
— И чего растопался, точно конь? Сам, что ли, не можешь щеколду отбросить? Что, уже? — осыпала Тетка гостя неприветливыми словами, однако произносила их таким ласковым голосом, что дядины усы щеточкой окончательно прятались между носом и расплывшимися в улыбке губами.
— Уже, Тетушка, началось… Уже надрывается… Схватило ее, — отвечал дядя, вежливо стаскивая со своей круглой, как палица, головы меховой треух и хватая где-то внизу ее руку, которую он все норовил поцеловать.
И уж так старался приглашатель и лицом, и голосом, и всем своим видом выказать свою любовь, почтение и безграничное уважение, будто он — утопающий, который видит перед собой одного только спасителя.
Для Буткене появление в ее доме дяди не было неожиданностью, а его речи и страдания — новостью. Она и без него знала, когда и кому понадобится ее помощь и с какими словами к ней при этом обратятся. Сто раз она видела и слышала, с какой серьезной озабоченностью излагает дело отец, ожидающий уже не первого ребенка, и как возбужденно, с какой безнадежностью излагает его отец, ожидающий первенца. Молодой мужчина, хотя и не сам лежал в постели, не сам испытывал родовые муки и подвергался опасности, тем не менее чувствовал причастность к мучениям жены, умирая от страха и моля бога, чтобы все окончилось благополучно.
— Ничего, ничего, все обойдется. Так уж положено. Так женщине на роду написано. А как же иначе? — успокаивала Буткене расстроенного человека, перепуганного насмерть тем, что он натворил, поддавшись зову плоти.
Буткене тут же откладывала любую, даже неотложную работу. Ее не останавливала и растопленная печь, на которой что-то нужно было сварить, поскольку домашние были вымуштрованы: первый попавшийся, будь то женщина или мужчина, вставал на место хозяйки и продолжал начатую ею работу. И тому, кто нарушил домашний распорядок этой замечательной хозяйки, оставалось лишь удивляться ее самоотверженному желанию добровольно взвалить на себя другую обязанность.