Ненаглядный призрак
Шрифт:
Чёрная русалка
Сокрушительно печальное открытие, которое может сделать человек в зрелом возрасте, заключается в том, что его единственно близкие, самые родные люди так и не дожили до его любви.
Зато в свои неполные восемь этот человек ухитрился выловить из воздуха пронзительную догадку о том, что все его родственники – агенты иностранной разведки, засланные в страну только для того, чтобы следить лично за ним. И мама с отцом, и баба Роза (бабушка по отцу). Ну, не считая разве что младшей, вечно сопливой сестры, которую невзначай родили уже здесь – в конспиративных, скорей всего, целях.
Не буду притворяться, что я тут ни при чём: речь идёт о нашей странноватой семейке, чего уж греха таить. На мой взгляд, мама и отец не слишком старательно соблюдали свою «агентскую» легенду, они даже не были похожи на правильных супругов – скорее на пару влюблённых, регулярно сходящих
Кстати, за младшую сестру я им сильно благодарен. Когда её принесли из роддома, она мне сразу понравилась. Такая спокойная, неразговорчивая, крупная девица розового цвета. Я сразу предложил свою помощь в качестве жениха, исходя из простой домашней логики: лучше, когда подрастёт, выдать её замуж за меня, чем отдавать кому-то постороннему.
Со временем сестра не перестала меня восхищать. На фоне говорливой суеты окружающих она могла сойти за маленького Будду – всегда важная и сияющая. Родителей беспокоила её упорная молчаливость, но я-то знал, что моя сестра просто не любит зря болтать. Она говорила крайне редко и только по делу. Первое слово я вообще услышал от неё, когда ей было два года. Мама работала в вечерней школе, они с отцом часто задерживались допоздна, и меня оставляли за няньку. Мне было приятно и не скучно оставаться наедине с сестрой: с ней можно было поговорить хоть о чём, даже о самых секретных вещах. Как-то раз я создал транспортное средство, употребив для этого эмалированную суповую кастрюлю с ручками, бельевую верёвку и наиболее полезные фрагменты сломанного трёхколёсного велосипеда. Теперь можно было с удобством катать сестру по комнате, от окна до кровати и обратно, не прерывая содержательных монологов. Обсуждалось, например, положение средневековых пиратов, которые потерпели бедствие в открытом океане и случайно высадились на тушу кита. Как они там? Смогут ли продержаться, разжечь костёр и хлебать свой пиратский ром? В общем, ситуация тяжёлая, надо было срочно что-то решать. Но в эту минуту мы сами попали в аварию, наехав на ножку стола. Пассажирка вывалилась на пол и громко стукнулась головой. Любая другая сестра сразу же раскричалась бы, а моя – только сделала недовольное лицо. Я, конечно, как водитель чувствовал себя виноватым, поэтому попросил прощения. И тут моя сестра вымолвила слово, от которого я тоже чуть не свалился под стол. Она сказала: «Прощаю». Это было самое первое, что я от неё в жизни услышал. И хотя заявление прозвучало скорее как «пасяю», мы ещё никогда не беседовали на столь высоком, светском уровне.
Но в дальнейшем всё чаще получалось так, что я сестру оставлял одну: сбегал от неё из двора, уходил в себя и в собственную жизнь, как в дальнее плаванье, уезжал насовсем в другие города и страны. Научившись читать в четыре года и проглотив всю доступную мне тогда письменно-печатную продукцию, включая надписи на заборах, карамельные фантики и сурово адаптированные мифы Древней Эллады, я теперь на вопросы назойливых взрослых: «Кем ты хочешь стать?» коротко отвечал: «Одиссеем».
Сестрица бежала за мной по двору, как доверчивая собачка, тёплые байковые рейтузы пузырились под коротким платьем, а я, героический мерзавец, гнал её: «Не ходи за мной! Отстань!» – и она отставала, и уходила без обиды, маленькая прекрасная женщина, отвергнутая мальчишеской спесью.
В моменты обострения личной жизни родители отсылали меня на другой конец города – к бабе Розе, самому влиятельному человеку в нашей «агентской» семье. Она жила одна в коммунальной комнатушке с соседями и совсем не выглядела бабушкой-старушкой, а была красивой и стройной. По утрам она надевала купальник, и мы ехали с ней на пляж. Или шли в кинотеатр «Мир» на фильм о Фантомасе.
Так получилось, что все главные вещи в жизни я узнал не от школьных учителей, а от бабы Розы. Например, что все люди смертны, откуда берутся дети, о том, что мой исчезнувший дед – не враг народа и что любить –
Ещё она рассказала мне о Пушкине, а немного позже – потрясшую меня историю про чёрного мальчика Абрама Ганнибала. Его похитили в Африке торговцы невольниками, посадили на корабль, чтобы доставить на рынок рабов. И, пока судно уходило от берега за горизонт, сестра этого Ганнибала долго-долго плыла за кораблём, за братом – чёрная такая русалка, – и никто не знает, что с ней сталось, сумела она вернуться или утонула. Да и о самой этой девочке мы узнали только благодаря её брату, который попал в Россию, был другом и слугой Петра Первого, воевал под Полтавой со шведами, учился в Париже и стал прадедушкой главного русского поэта. Всю жизнь он помнил о ней, помнил, как она плыла, и знал, что она тосковала по нему.
«Кто-нибудь должен по тебе тосковать», – сказала мне баба Роза.
Незадолго до своего попадания в первый класс я решил, что перед поступлением в школу надо успеть сходить по-быстрому в пробное кругосветное путешествие. Наша улица упиралась хвостом в Центральный парк культуры и отдыха, который интриговал меня примерно как джунгли. Я слышал от всезнающих соседок, что там, в зарослях акаций и волчьей ягоды, иногда совершаются преступления и половые акты, но не знал, что из них страшнее. Однако в ходе моего опасного путешествия акты не совершались ни разу, врать не буду. На самом старте за мной пыталась увязаться младшая сестра, но была безжалостно послана домой. Шёл я налегке, без продуктовых запасов: так опасней и увлекательней, а с продуктами любой дурак смог бы. Главной моей задачей было не сбиться с курса, то есть не отвлечься и не сменить направление – только так я вернусь в исходную точку, прямо к своему подъезду, обогнув земной шар. Позади джунглевой оградки тянулась бесцветная улица с неопрятными домишками частного сектора. Пришелец из пятиэтажки чувствовал себя здесь аристократом из родового поместья. Наблюдение за местными нравами показало, что среди аборигенов встречаются дети, чем-то выпачканные с ног до головы, и они лижут сладкие, прозрачно-малиновые петушки на палочках далеко высунутыми языками. Это было нелёгкое испытание для исследователя, которому тоже страстно захотелось полизать леденец.
Собственно, частными хибарами город и заканчивался. Дальше начиналось нечто безлюдное, сухое и каменистое, с воспалённым горизонтом и травяной горечью во рту. К вечеру становилось холодно. Приключениями здесь не пахло – только терпением и пылью.
По моим сегодняшним прикидкам, в тот день я отошёл от города примерно на четыре километра и пребывал на подступах к Новотроицку. Здесь у меня случился жестокий упадок сил, и я был вынужден устроить привал у дорожной обочины.
Но ещё до того, как одиссеевский азарт утих, меня настигло ошеломляющее открытие. Оказалось, что здания, в которых мы живём, и хвалёные могучие заводы, и весь город целиком – это лишь маленькие смешные загородки посреди безжалостно большого, простуженного пространства, абсолютно безразличного к нам, к нашим хотениям и страхам, ко всему, что мы считаем нежным или злым, милым или отвратительным. Конечно, в тот момент я не формулировал своё открытие такими словами, но чувствовал именно так. И это чувство, кажется, равнялось отчаянью первобытного человека, застывшего с разинутым ртом перед лицом равнодушной природы. Какой-то серый косогор с блестящими кремниевыми брызгами, где я споткнулся и разбил в кровь колено и локти, явился гораздо более простой и сильной реальностью, чем всё, что я мог нафантазировать.
Меня подобрал с обочины усталый дядечка на мотоцикле с коляской, и уже к полуночи я вернулся на исходную позицию. Мама посмотрела на меня с сердитым любопытством и ничего не сказала.
Родители расстались, когда мне было двенадцать лет. Изредка отец приезжал в наш город и первым делом встречался не с бабой Розой, а с моей мамой. Он входил в квартиру ни свет ни заря, и я слышал за стеной, не совсем ещё проснувшись, как они накидывались друг на друга – как изголодавшиеся влюблённые, словно бы разлучённые войной.
Спустя восемь лет раздельной жизни отец, уже неизлечимо больной, написал маме письмо с просьбой о разводе. Причину просьбы он пояснял в этом же письме – развод понадобился, чтобы жениться на Людмиле: «Я после операций и облучения чувствую себя плоховато, а она единственная заботится обо мне, времени и сил не жалеет. Женитьба нужна формально».
Трудно сказать, какая логика судьбы надиктовала нам с сестрой встречу с этой женщиной: мы прилетели вдвоём чуть не на край света, чтобы проститься с отцом, и неизбежно повстречались с его новой супругой. Внешне она показалась мне в точности похожей на свою должность – начальница городского треста столовых и ресторанов.