Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж
Шрифт:
«Терентий Гаврилович Трегубов».
Фельдшер как будто обрадовался, сказал:
«Вот теперь я верю».
Самовар закипел. Фельдшер схватил его и понес к себе в кабинет. И зовет меня:
«Господин казак, зайдите ко мне, чайку горячего попьем».
Я этого не ожидал. Я захожу, разделся, тело у меня свербит, чувствую, что вша завелась. Сел за маленький столик;
«Господин фельдшер,— прощупываю,— вы кто будете, казак или иногородний?»
«Я иногородний».
«А как вы попали в белую казачью армию, вы ж иногородний? И притом инвалид».
«Да, господин казак, я попал по несчастью. Я фельдшер, меня мобилизовали. Приходится, хочешь ли, нет, а вот надо».
«Давно у белых?»
«Как заняли они Екатеринодар, так и меня забрали. Да так плохо, что не имею сведений о семье, жива она? — не знаю. И жена обо мне не знает, жив я или нет. Вот так и воюем».
«Ага,— думаю,— вот я попал на своего. Значит, я не без счастья. Теперь буду дома вполне».
Выпил я стакан чаю, время было три часа дня — 9 января 1919 года. Фельдшер налил второй. Я теперь думаю: надо просить его, чтобы он меня немедленно направил в какой-либо город, может, в Екатеринодар.
«Господин фельдшер, мы уже с вами почти нашли общий язык. Я вас хочу просить, чтоб вы меня завтра направили в Екатеринодар, в госпиталь. Я вашей жене передам от вас записку. Не откажите».
«Я бы со всей душою, так я не имею никаких прав. Я только могу направить вас в первый ближайший госпиталь в Минеральные Воды».
«Спасибо и за то. Только, будьте добры, чтоб не позже, как завтра».
«Если дадут в правлении достаточно подвод, я всех больных и раненых отправлю».
«Господин фельдшер, если не будет ни одной подводы, дайте мне одному документ, я пеши пойду до станции Копанской, а там уеду поездом».
«Ладно. Иди».
Закрыл кабинет и пошел. Я волнуюсь, переживаю: а как же мне переменить фамилию? С этой фамилией терской мне домой ехать нельзя. А черт его знает! — он иногородний, ну и что же, может, сын какого купца или лавочника, может, белый доброволец? Как ему признаться? Ладно,— решил,— признаюсь! Один на один. Уже темно, началась ночь.
Пришел фельдшер и говорит:
«Еле-еле выпросил одну подводу, и то на быках. Приедет до зари, чтобы пораньше ему вернуться».
Зажег лампу, я зашел в кабинет. Достал он бумагу и хочет писать.
«Господин фельдшер, или товарищ, или друг, прошу тебя, не
«А почему не Шахворостов?»
«Вы мне сказали, что у белых служите по несчастью. А я был Шахворостов и казак также по несчастью».
«Вот оно как, значит! — Фельдшер подал мне руку.— Мы с тобой братья».
«Да еще кровные. Распозналися в своих несчастьях. Прошу тебя, брат, выручай».
«Это очень хорошо, что ты так меня понял, а то, не дай бог, сразу повесят».
«За мной ходила вешалка, но не без счастья; Прошу, пиши документ».
«Сейчас. Подожди... Тело мое дрожит. Немножко посиди, я успокоюсь. Расскажи, как это произошло, что ты по несчастью был казак. И фамилия чужая».
«Да, но ты мне выпиши документ, а потом я тебе расскажу все».
Фельдшер согласился, написал документ в Минеральные Воды.
«Ну, теперь говори, какую тебе писать фамилию».
Я говорю, он пишет. Вдвоем сидим в кабинете полностью.
«Получай, Попсуйшапка Василий Афанасьевич. Теперь расскажи».
Я признался ему открыто, как кровному брату. А он мне признался. Он с первых дней войны был фельдшером у красных. Их захватили белые в плен — на вешалку. Он со слезами просился, клялся богом, что будет служить белым честно, и его оставили живым, потому что они имели нужду в медицине. И вот с тех пор он служит, боится бога, что клятву дал. Но я усмехнулся, ничего не сказал. После признания друг другу фельдшер начал писать письмо жене.
И так мы с ним провели время до трех часов ночи.
В четвертом часу подъезжает казак-старик; на ходу у него по бокам лежали доски; запряженные волы масти серой, большие.
«Отправьте меня,— подошел еще один казак с перевязанной головой,— я дальше пешки дойду, у меня вещей мало».
Фельдшер согласился, выписал казаку документы, я слушаю, откуда этот казак. Фамилия его Скиба — из станицы Каневской. Не того ли Скибы брат, что служил у Бурсачки?
«Ого,— думаю,— вот сосед!»
Ну, он моего документа не видел и не знает. А слыхал, что я терский казак, да и форма говорит. Я фельдшера поблагодарил, и 10 января 1919 года на быках тронули мы в пять часов утра. На станцию Копанскую ехали, шли пешки, и хозяин быков пеши почти всю дорогу. Приехали к станции Копанской, солнце поднялось в дуб. Стоял паровоз и вагоны товарные. Старый казак повернул домой, а мы с Скибой к паровозу.
«В Минводы будет паровоз?» — спросили у машиниста.