Ненависть
Шрифт:
Опираясь на посох, Епифан глухо проговорил:
— Ну вот, выходит — и отстрадовались! Так оно и должно получиться. От судьбы не уйдешь. Рок и на тракторе не объедешь… Слышали ли вы библейскую притчу о божеской каре, что неминуемо падает на головы отступников?!
— Ну ты тут, пророк, притчи нам не рассказывай! — крикнула из-за трактора Фешка.
— Не хотите библейскую притчу — быль расскажу,— проговорил все тем же глуховатым, вещим голосом Епифан Окатов.— В одна тысяча восемьсот девяносто шестом году у знаменитого в наших степях скотопромышленника, ныне покойного Афанасия Ефимовича
— Что там говорить — беда,— отозвался горбун По-хлебкин.
— Да. Поднялись, стало быть, буйные ветры,— продолжал Епифан Окатов.— А хлеба наспели и осыпались. И вот справедливый и богобоязненный покойник, отслуживши молебен угоднику Николаю, решил согрешить. Собрался он вот так же в день усекновения главы Иоанна Предтечи косить хлеб. Ну, ничего, пустил лобогрейки и подвалил с корня двенадцать десятин. Слава богу, думает, не покарал меня господь — вовремя убрал я пшеничку. Ан, рано он по этому случаю возрадовался. Рано! В ту же ночь ударь небывалая гроза. И вы помните, дорогие мои гражданы старожилы, какую стихию посеял господь на пашне грешного?
— Мы все помним! — крикнул Похлебкин.
— А что тогда было? — гневно спросил Епифан Окатов, поглядев в упор на горбуна.
— А ударила тогда страшная гроза и предала огню все наши хлеба вместе с пшеницей Боярского! — крикнул в ответ Похлебкин.
— Вы слышали, гражданы хуторяне? Ударила гроза и предала огню и полымю наши хлеба. Так господь покарал перстом возмездия всех мирян нашего хутора за прегрешение одного человека. Ибо сказано в Священном писании: не начинай жатвы и не разрезай куска хлеба ножом в великий и скорбный день усекновения главы Иоанна Предтечи. А какой день сегодня, вы помните? — вновь посмотрев на Похлебкина, спросил Епифан Окатов.
— Как не помнить! Али мы не крещеные? Сегодня и есть тот самый день Иоанна Предтечи! — ответил Похлебкин.
Толпа выжидательно помалкивала. А Епифан Окатон, продолжая говорить полные скрытого и зловещего смысла слова, чувствовал, что те самые мужики и бабы, которые вчера еще ревниво прислушивались к его речам и покорно опускали головы перед темными его наме-ками, сейчас смотрели на него отчужденными, холодными глазами.
– Нет, час возмездия пробил! Все прахом пойдет! Нее подернется пеплом! Покарает господь нечестивых рабов ча подобное богохульство над памятью Иоанна Предтечи. Покарает! — продолжал бубнить Епифан Ока-гон, грозя своим посохом толпившимся около трактора комсомольцам.
Фешка сказала вполголоса Увару Канахину, указывая кивком головы в сторону пророчествовавшего Епифана Окатова:
— Опять этот ворон каркает!
— А я ему сейчас рот заткну,— с живостью откликнулся Увар и, беспечно помахивая большим разводным ключом, зажатым в руке, подошел к окруженному толпой вещателю.
Увидев Увара Канахина, Епифан Окатов тотчас умолк, потупив долу глаза.
— Ну, что же ты замолчал, апостол? Крой дальше: послушаем,— сказал Увар, не спуская быстрых глаз с потупившегося Епифана Окатова.
—
покосившись при этом на разводной ключ в руке Увара Канахина.
— А коли высказался, то и с амвона долой. Отправляйся-ка ты отсюда восвояси, пророк, пока я тебя вот этим ключом не благословил за все твои кулацкие проповеди! — сказал Увар Канахин под дружный смех и одобрительные возгласы комсомольцев.
— Это что — убивством грозишь? — спросил Епи-фан, пятясь от Увара.
— Не прикусишь поганый язык — убью. У меня на контру рука не дрогнет! — твердо пообещал Канахин.
Епйфан Окатов, торопливо осенив наступавшего на него Увара Канахина крестным знамением, сказал:
— Отойди от меня, сатана!
— Ну, этим ты от меня не открестишься, кулацкое отродье! — теряя последнее самообладание, крикнул Увар Канахин, бросаясь с ключом на побледневшего Епифана Окатова.
Но кучка окатовских приверженцев, мигом окружив Епифана, отшатнулась вместе с ним от толпы и повела его прочь от колхозного поля.
— Ну погоди, гад! Дойдут руки, я тебе отходную за твои проповеди прочитаю,— не воскреснешь! — пригрозил вдогонку им покрасневший от приступа гнева Увар Канахин.
Люди, толпившиеся на меже, молча поглядывали на остановившийся трактор и на хуторскую дорогу, Все ждали возвращения Аблая, ускакавшего в Арлагуль за запасной деталью, из-за поломки которой прервалась работа машины.
Комсомольцы по-прежнему, суетясь возле трактора, оживленно подшучивали над Фешкой, но в душе каждого из них было сейчас не ахти как весело. «А вдруг да и в самом деле запоремся мы с трактором?.. А вдруг да и в самом деле не пойдут машины?! Вот тогда дадим им в руки верные козыри!» — втайне подумывали ребята. И в то же время каждый из них, глядя на упрямую, сутуловатую спину бригадира Увара Канахина, на проворного Ивана Чемасова, на крепкие загорелые руки Фешки, на большие и сильные руки Романа, мысленно уверял себя в том, что этого не может быть — диковинная машина покорится упрямству, смекалке и бойкой сообразительности этих надежных, смышленых ребят.
В мучительных сомнениях, в ожидании прошло не менее часа. И только тогда, когда раскаленное солнце
высоко поднялось над степью, прискакал Аблай на взмы-н ином коньке. А минут десять спустя необходимая пружина была поставлена Уваром Канахиным и Фешкой на место, и трактор ожил. Под ликующие крики комсомольцев он вновь пополз вдоль массива, увлекая за собой бойко заработавший крыльями самовяз.
— Пошел! Ура!
— Поехали!
— Газуй, Фешка! Жми на все сто! — подбадривали комсомольцы, ринувшиеся вслед за трактором.
Бобыль Климушка бежал рядом с трактором и, размахивая руками, кричал, точно понукая лошадь:
– Ну, ну, милый… О-о-го-о-го, не подводи нас ради Христа. Но-но, Воронко!
Капитон Норкин, крутясь на коньке в толпе мужиков,
твердил:
– Ну теперь пошел взаправду. Богом клянусь — не остановится. Я знаю. Не остановится…
Спешившиеся джигиты, побросав на меже лошадей, долго гонялись гурьбой за ходко двигающимися машинами. Они впервые видели не только трактор, но и сноповязалку, жавшую пшеницу и связывающую ее шпагатом и снопы.