Ненавижу семейную жизнь
Шрифт:
А Хетти покидает сотворенный модным дизайнером и полный света интерьер Нилова пентхауса и спускается по узкой винтовой лестнице в старую часть здания, туда, где находится ее кабинет, и по пути чувствует на своем лице дыхание бесчисленных сотрудников, работавших здесь до нее, оно леденит ее, убивает радость. Возвышение одного — падение другого. Она получила то, чего хотела, но больше не чувствует, что она хороший человек.
У двери кабинета призраки исчезают. Да уж, Барб времени не теряла. Неужели Нил и в самом деле перевел Хилари из-за того, что Барб рассказала ему о доносе на Агнешку? Что ж, ничего плохого в этом нет. Хилари будет бесноваться в новом филиале агентства во Франкфурте, у них там только и дела, что весь год
Две свадьбы и похороны
Свадьба была изумительная. Мне рассказывают о ней уже задним числом, чуть не месяц спустя. На Агнешке было кремовое платье, она в нем выглядела юной, очаровательной и необыкновенно счастливой, Хетти была подружкой невесты, в розовом платье, его тоже сшила Агнешка, у нее просто талант. Вообще-то розовый не слишком идет Хетти, от розового ее роскошные волосы кажутся не золотистыми, а медно-красными.
Вторая подружка невесты — Агнешкина сестра, та, у которой рак, сейчас у нее явно наступила ремиссия, и она уже не в инвалидном кресле. Вот ей, при ее бледности и худобе, в розовом очень хорошо. На Мартине новый костюм и галстук, он производит впечатление человека, который вот-вот разбогатеет и при этом сумеет правильно распорядиться деньгами. Китти держит Агнешкина мать, девочке очень удобно на ее необъятных коленях, она с увлечением дергает волоски на подбородке своей нянюшки. Босс Мартина, Гарольд, — шафер, а подруга Гарольда Дебора, войдя в церковь, сначала не может решить, с кем ей сесть — с родней жениха или с родней невесты, потом выбирает все-таки родню жениха, и Хетти бросает ей благодарный взгляд. Может быть, Дебора на самом деле не такое уж чудовище.
Серене рассказывают о венчании первой. Наверное, Хетти боится меня больше, чем свою двоюродную бабку. Я узнаю все от Серены, она звонит мне и будничным тоном сообщает: “Мартин три недели назад женился на Агнешке”. Миг — и я уже готова действовать, собранная, отстраненная, как во время разговора с адвокатом, который позвонил мне из Роттердама. Этой способностью обладают те, кто вырос в Новой Зеландии, там все, и мужчины и женщины, умеют быстро переключиться на режим чрезвычайного положения. Мужчины-новозеландцы — я не хочу оскорбить их и потому не называю киви, хотя самим им это название нравится; киви осторожные, пугливые птицы, я не могу понять, как эта дикая, неукротимая природа, этот гордый, величавый край могли таких породить, — так вот, именно мужчины-новозеландцы сразу же организуют в случае катастрофы медицинскую помощь пострадавшим и руководят деятельностью гуманитарных организаций, а из новозеландок получаются лучшие в мире помощницы по дому, они не задерживаются у вас надолго, им только чуть опериться — и они совершат головокружительный полет в будущую жизнь. Если лагерь беженцев разбомбят, новозеландец его не бросит, он останется и начнет восстанавливать все с пустого места; если ребенок упал и разбил голову, новозеландка не впадет в истерику, она сразу же повезет его в больницу.
У нас с Сереной у обеих есть это качество, хотя я родилась в Новой Зеландии, а Серена нет. Дайте нам овцу, и мы ее острижем; случись вдруг землетрясение — мы знаем, что надо засесть под лестницей; цунами — мы знаем, когда и куда надо бежать. Это только при встрече с мужчиной мы теряем соображение: вместо того чтобы броситься прочь от опасности, мы рвемся ей навстречу. Я не уберегла Хетти, мою любимицу и красавицу Хетти, с такой пряменькой спинкой и своевольным нравом: Мартин ее бросил, бросил и женился на прислуге.
— Надеюсь, она нашла хорошего адвоката, — говорю я сдержанно и спокойно.
— Да нет, все совсем не так, — говорит Серена. — Они и не думали расставаться.
— То есть все трое в одной большой кровати? — Меня душит ярость, и она прорывается в мой голос, я сама это слышу, и пусть,
— Понимаю, почему она от тебя все скрыла, — говорит Серена. — Знала, как ты будешь реагировать. Ну конечно ни о какой одной большой кровати и речи нет. Брак фиктивный, чтобы девушку и ее семью не посадили в самолет и не отослали обратно на Украину. Если б ты была действительно против всего этого, переехала бы к ним и помогала. Ведь ясно как день, что из Хетти домашняя хозяйка никогда не получится. Слишком она яркая личность.
— Я переехала бы к ним? И бросила свою галерею? Мне надо зарабатывать на жизнь.
— С каких это пор? — Это означает: “Вспомни, сколько лет я уже тебе помогаю”.
Мы с Сереной на грани ссоры, вот до чего довела нас эта дуреха Хетти. Ох я и рассердилась. Серена тоже вышла из себя, иначе не напомнила бы мне о том, чего мы никогда не касаемся: о моей финансовой зависимости от нее.
— Эта твоя галерея никогда не приносила дохода, — говорит она. — Не успела ты ее открыть, как Себастьян вышел из игры, и ты осталась не у дел.
У меня хватает ума признать, что все сказанное ею — правда, и ссора гаснет, не разгоревшись.
— Хорошо, хорошо, — говорю я, — ты права. Но в этом их кукольном домике для меня нет места, да и самим им было бы тошно, что я все время мозолю им глаза, во все лезу и трепыхаюсь. И потом, вдруг бы Себастьяна выпустили досрочно, и тогда все равно пришлось бы все начинать сначала. Могла бы и сама к ним переселиться.
— А как же Кранмер? — говорит она, и мы обе смеемся.
Все всегда находят предлоги, у всех находятся оправдания. Любовник, муж, дети — все годится. “Я не могу, мой долг заботиться о нем”.
Расставшись с Джорджем, Серена довольно быстро нашла Кранмера. Она знает, как важно для женщины иметь рядом мужчину. Оставим в стороне насущную потребность в любви, преданности, душевной теплоте, но если рядом с женщиной нет мужчины, с помощью которого она может отразить посягательства на свою персону, ее очень скоро запрягут сидеть с маленькими детьми, навещать кого-нибудь в больнице, собирать средства, заботиться о престарелых родителях (с которыми она уже лет сто как не живет), ездить в аэропорт встречать прилетевших родственников. Когда с ней рядом мужчина, заботы у нее, естественно, совсем другого рода, и их диктует потребность в любви, преданности и душевной теплоте. Но любовь предпочтительнее преданности, во всяком случае, именно это предпочтение всю свою жизнь демонстрировала Серена. Я уверена, она вышла замуж за школьного учителя, чтобы не жить с Вандой. Точно так же и Сьюзен убежала с Пайерсом, а я с Чарли. Всех нас приводила в ужас мысль, что мы до конца жизни будем жить с мамой.
В самой Ванде не было ничего ужасного, напротив, мы любили ее и восхищались ею, только очень уж она была властная и придирчивая. Нахожусь я, предположим, в комнате и стою, так Ванда обязательно войдет и скажет: “Не хочешь присесть отдохнуть?”, а если я вдруг сижу, она скажет: “По-моему, стоит открыть окно”, или закрыть его, или вымыть, да мало ли, главное, чтобы я встала и сделала то, что она велит. Ей непременно надо было заявить о себе, изменить мир так, чтобы он соответствовал ее собственным представлениям о нем. Серена жаловалась, что не может писать, если Ванда где-то поблизости.
Бедная Сьюзен, не такая сообразительная, как ее сестры, в конце концов оказалась вынуждена делить кров с Вандой, так что, естественно, она предпочла умереть молодой. Теперь, с годами, мы, оставшиеся в живых, прячемся за нуждающихся в нас любимых людей (за Кранмера, за Себастьяна), чтобы не жить с нашими детьми.
— Ты что же, хочешь мне сказать, что Мартин и нянька обвенчались в церкви по католическому обряду, а потом как ни в чем не бывало вернулись домой и все у них пойдет по-прежнему? — Сначала я пришла в ярость, теперь отказываюсь верить. Думаю, это шаг на пути к разрыву, хотя и весьма эксцентричный.