Ненавижу
Шрифт:
Разобранная постель, которую ни он, ни она не удосужились застелить. Скомканное белье в ситцевый цветочек. След головы на подушке. Длинный светлый волос. Когда-то (Светлана об этом читала) поэт Александр Блок приходил в сильнейшее возбуждение, обнаружив волосок Любови Дельмас на куске французского мыла. Ей же, вечной синей рыбе-девственнице, еще тогда эта подробность показалась отвратительной, как и теперь светлый волос в постели.
И еще синяя четкая надпись на стене: "Здесь были Паша и Маша, январь, 1985 год".
Кто я для тебя? — Ты? — Никто.
Никто.
На мгновение Светлане захотелось,
Но только в сказке: щелкнул пальцем, и золотая рыбка кувыркнулась, исполняя самое сокровенное желание.
Нет у нее золотой рыбки. Есть только надпись: "Здесь были Паша и Маша, январь, 1985 год". И полное равнодушие.
— Да пусть он катится, куда хочет! Пусть на ней женится, пусть рожает с ней детей, мне-то что? — Светлана Борисовна вытерла высушенные глаза. — У него — своя жизнь, у меня — своя. Выйду замуж и назло стану счастливой.
"Счастливой? — усмехнулось зеркало. — С кем? Кому ты нужна, если даже себе не приглянулась?" Зеркало отрезвило. Она для него никто. И звать никак. Пустое место. Хозяйка квартиры для любовных утех, которая и завтрак готовит, и за постой не берет.
Она снова — воспаленно и беспомощно — взглянула в зеркало. Как там, у Мандельштама? "Невыразимая печаль открыла два огромных глаза"… Больно, очень больно… Доплелась до кухни и вылила в себя полбутылки дешевого портвейна, а дальше… тишина. На той же подушке в ситцевый цветочек. Плохо. Оставьте все меня в покое! Я — никто.
Пронзительный звонок.
— Света!
Сухой язык с трудом сложил тяжелые слова:
— Кто? Зачем?
— Света, горе-то какое…
Сквозь тупую головную боль пробилась тревога:
— Что случилось?
— Павел…он… мы ничего не смогли сделать… так сразу… «Скорая» опоздала.
Она уронила трубку и, подвывая, доползла до телевизора. Трясущимися пальцами — всеми сразу — нажала на красную кнопку:
— … сегодня на шестьдесят первом году жизни во время записи новой телевизионной передачи скоропостижно скончался ведущий нашего канала Павел Дальский… Мы все его помним, как талантливого и честного журналиста, неутомимого борца за коммунистические идеалы… В его жизни было много планов и надежд…
Знаешь, какую, я штуку сделаю в шестьдесят лет? Я умру! Прямо во время эфира. Правда, смешно?
…Он всегда поступал правильно, как честный гражданин, как ответсвенный журналист, и как…
Ты моя девочка, понимаешь, моя. С того самого дождя. И кроме тебя, у меня никого нет, и не будет.
Никто не знал, что жизнь Павла Дальского так трагически оборвется. Еще вчера он признавался своим коллегам, что вскоре всех нас удивит…
Она мне всё! Судьба. Страсть. Ненависть. Молодость. Надежда. Любовь. С ней я живу. Захлебываюсь жизнью, но живу.
Мы выражаем соболезнования близким, родным и друзьям Павла. Он навсегда останется в наших сердца и в нашей памяти… Спи спокойно, дорогой товарищ…
Ты — это ты. И ты мне — никто.
Гражданская
Ой, а ширинку-то он застегнул? И ведь теперь уже не спросишь.
Больно вспоминать. Светлана Борисовна тяжело поднялась с дивана, и медленно пошаркала к узкой крутой лестнице. Но ведь вспоминает же: другого все равно ничего нет. Паша, Паша… Программировал жизнь, запрограммировал и смерть. Уже потом, спустя год, когда боль и отчаяние покрылись первой коркой, осторожно спросила у оператора, как это было. Пленки ведь так и не сохранилось — засветили почему-то. Никогда не засвечивали, а тут засветили.
— Да как? Сидел, текст в эфире произносил и вдруг завалился. Я грешным делом подумал, что лист у него на пол упал, он за ним и полез. Махнул ему: мол, хрен с ней, с бумажкой, говори, как есть, импровизируй! Он падает и улыбается. Из-за улыбки и не понял, что умер.
На похоронах у гроба стояли законная супруга и Маша. К обеим подходили, утешали, успокаивали. Супруга потом куда-то исчезла, ходили слухи, что в девяностых она эмигрировала то ли в Швецию, то ли в Швейцарию… И даже не бедствовала, выйдя замуж за какого-то банкира, то ли Мюллера, то ли Плейшнера.
Маша тоже пошла в гору, но только в эстрадную. В отличие от судьбы банкирской жены, путь на эстраду оказался суров, долг и местами тернист. Колготки рвала часто, коготки ломала, но карабкалась. Выжала из недолгого романа все, что смогла: интервью в прессе: "История о Маше Потутиной: как она любила, да не вышла замуж". Первые выступления… Первый брак. Первый скандальный развод… И дальше — по нарастающей. Пластические операции, аборты, скандальные романы и снова пластические операции. Шоу-бизнес по-русски. В общем, со смертью Паши не проиграла, а, пожалуй, что даже и выиграла. В разумных пределах, конечно. Это как с полученным наследством: если выгодно и правильно вложить, то рано или поздно получишь дивиденды. Всегда приятно считаться последней женщиной в жизни известного человека. Раз последняя, значит, самая любимая… Аксиома.
А вот ей, Светлане, не повезло. Если ты никто, так тебе и не повезет. Везет только кому-то. Должность сократили, потом упразднили, затем снова ввели, но отдали кому-то другому. В качестве компенсации предложили три полставки: уборщицы, костюмерши и помощника младшего редактора. Зачем обижать старушку? Кроме телевидения, у нее ничего нет. Так и держали — на черный день. Авось пригодится.
Черных дней в истории канала становилось все больше, и случались они аккурат во время записи ток-шоу "Без стыда и совести". Вела ее молодящаяся поп-звезда Кармелита Ло. С точки зрения Светланы Борисовны, говорила Кармелита много, и, как правило, совершенно не по делу. Но продюсерам это нравилось. Потому что создавало эффект сопричастия и милой, почти трогательной непосредственности (читай — посредственности), о чем звезда, разумеется, совершенно не догадывалась. Заткнуть Кармелиту могли лишь ее товарищи по эстрадному цеху. И затыкали ведь, что удивительно. Один раз даже драка произошла. Светлана Борисовна потерла перевязанную руку. Сколько недель прошло, а не заживает. Старая плоть, что и говорить. Кожа сошла, новой уже не положено. Может, так доходите, бабуля? Может, и дохожу, внучок, перевяжи только покрепче.