Ненужная

Якубовский Аскольд Павлович

Это было состояние довольства и сытости в душе и в желудке.

В душе — назначен штурманом корабля в тысячу тонн; в желудке — я спешу, бывая на Земле, есть каши,

хлебное, овощное в предчувствии очередных долгих лет полета и еды из концентратов.

Дожевывая восьмой крендель, допивая четвертую чашку кофе, я размышлял о глупой машине, вязнущей ко мне уже вторую неделю. Моя вина. Зачем я вмешался в эту историю? Сам не понимаю.

Но вмешался и вторую неделю переносил все последствия этого. А ведь было так просто отвернуться,

но я не успел этого сделать. Или вспомнил Питера?

Как случилось? Очень просто. Мы сидели на скамье, все штурманы, все ждущие назначения. И травили друг другу истории, глядя на вывеску «Отдел кадров космопорта». Поговорили и об аварии на Козлиной планете, о ее причине — суетливости Сиверса в сложных ситуациях. О его педантичности, в соединении с суетливостью становившейся чем-то странным, вроде горячего мороженого. Говорили о его голосе: надо же иметь такой.

И вдруг услышали лязганье: мчалась машина, каких не делают уже лет триста, за ней гнались роботы-мусорщики. Они кинули магнитную присоску, но машина, видимо, применила полярность корпуса, та отскочила, упав в траву.

— Не надо! Не надо! ~ орала она квакающим голосом Питера Сиверса. — Не надо, не надо, не надо в переплавку!

Тут роботы пустили в ход сети. Они окружили и схватили ее, поволокли. Один уже запускал щупальце в блок управления. Мгновенье, он отключит мозг, и это будет послушная железяка, а та самостоятельность, что была ей дана для помощи нам, людям, для освоения чужих планет, уйдет навсегда. И противный голос Питера тоже. Машина вопила:

— Голос умрет, голос умрет, голос умрет...

И вдруг меня пронзила жалость и к ней, и к дураку Питеру, и даже к самому себе, бросавшему и губившему много машин, если этого требовало дело или мое спасение.

Да, я губил машины не раз, менял свою жизнь у смерти на железную тварь. И не раз задумывался в часы усталости или тоски: стою ли я этого обмена?

И думалось, что нет, не стою. Потому что машины охотно, с восторгом жертвовали собой. Я бы так не мог, пороха бы не хватило.

— Сейчас она замолчит, — сказал мне Тим. — Отвратный, скажу вам, будет момент, будто убивают собаку. Но эта машина никому не нужна. Она тут ко всем уже привязывалась, надоедала и мне. Но зачем мне старье? И этот голос?

И тут я удивил Тима.

— Отпустить! — заорал я, и роботы выпустили машину.

Она подошла ко мне — древнее сооружение, похожее на громадно увеличенного паучка-скакунчика, с высоко Й глупо торчащей башней. Что еще? Глаза-перископы, восемь штук, антенна радара.

Она изукрашена чеканкой: не зря к нам доносились стуки из каюты Питера. А Тим все говорил мне о глупом Питере, о его машине, ее странном желании хранить голос Сиверса, носить его в себе. А то бы давно уже нашла она себе чудака-хозяина на Земле, любителя древних машин.

Глупо таскать ее в космос, но поставить в холл можно. Чтобы дивить своих гостей и обносить их напитками. Она сможет гулять с собакой, ухаживать за детьми, копаться

в саду.

— Сейчас такие штуки делают в два раза легче и в два раза меньше, — говорил Тим. — И в десять раз прочней. Восьмикратное по меньшей мере преимущество. Еще ставят антигравы. Но, старина, должен предупредить, теперь она будет вязаться к тебе.

— Она мне не нужна, — сказал я.

— Раз я тебе не нужна, зачем ты спас меня? — проквакала машина.

— Железная логика, — усмехнулся Тим, и мы заговорили о другом и забыли о ней.

Но возвращаясь домой пешком, я увидел в темноте что-то перекатывающееся за мной. Машина!

Она кралась между кустов, стараясь быть незамеченной. Но ее выдавал перископ, высовывающийся то здесь, то там.

Я было выхватил бластер — сработала привычка бывать на диких планетах — и теперь держал его в руке, чувствуя себя смешным и глупым. Кто же стреляет в такую машину? Друзья засмеют.

— Не стреляй, — проквакала машина и вышла ко мне из зарослей. Шла ко мне, как громадная виноватая собака. Сама говорила — говорила — говорила омерзительным голосом Питера о том, что она все-все-все для меня сделает в полетах. И она старалась, ничего не скажешь. С тех

пор она приварила к себе десятки приспособлений, появляясь каждый день с чем-нибудь новым.

Она обшарила все склады списанного оборудования н выбрала самое лучшее. Отрегулировав механизм, она приварила себе установку с фиолетовым лазером, приделала надувной матрас, умостила спектрограф, кресло-качалку, набор слесарных инструментов, складной штатив фотоаппарата и многое-многое другое.

— Почему бы тебе просто не сменить голос, тебя возьмет кто-нибудь и здесь, — как-то спросил я машину. — У тебя мерзкий голос, но вид архаичный, некоторые это любят.

— Питер меня любил и отдал мне свой голос, — сказала машина. — И мы говорили — говорили — говорили с ним. Я не могу выбросить голос, ведь Питер умер, а когда я говорю, то кажется, он где-то недалеко от меня.

Я вспомнил все это будучи предельно сыт. И вдруг, должно быть, от съеденного горячего и тяжелого теста, на меня, как глыба, обрушилось все одиночество Сиверса. Отсюда и его любовь к этой машине. Ведь это... Так ужасно: он был один среди нас всех, и только эта... Я в лифте спустился вниз, и у дверей меня встретила она.

— Возьми же, возьми меня, — квакала машина, тащась за мной.

Я же задумался: где смогу найти Тима. Ведь у него связи, он поможет мне добыть антиграв для этой... штуковины, вписать ее в экипаж «Одиссея».

— Попробую, — сказал я.

~ Спасибо, спасибо, спасибо, — забормотала она, и тут я почувствовал — рукой — касанье ее маленького, для тонкой работы щупальца, ласковую щекотку электрического разряда, очень слабого, очень короткого. Словно пес лизнул меня.

Сердце мое тоскливо сжалось, и я понял, что сделаю все, даже и без Тима. Что достану антиграв, возьму ее с собой в ракету, буду таскать по планетам.