Ненужное зачеркнуть
Шрифт:
Я находился в пяти минутах ходьбы от дома Юрки Кондрашова. Там есть телевизор и видеомагнитофон. Прекрасные условия для работы… Я остановился в нерешительности. Татьяна не станет возражать. Ее мать тем более. Им спокойнее, если я буду рядом. Спокойнее, потому что они не знают, какой шлейф тянется за мной. Но я-то знаю. Я знаю, что к ним с равной долей вероятности может нагрянуть как милиция, так и убийца. Ни тот, ни другой вариант ничего хорошего не сулит. Увы, не имею я права подвергать женщин опасности.
Одинокий, измученный, голодный, я продолжал стоять в старом квартале, пропахшем вяленой рыбой и кошками, и не знал, куда мне теперь идти. Из города так
Через час я спустился к короткому причалу, где покачивались на волне прогулочные катера и уставшие за день экскурсоводы заманивали отдыхающих. Меня никто никуда заманивать не стал, на отдыхающего я совсем не был похож. Я сел на скамейку рядом с почерневшим от солнца и моря мотористом и снова пересчитал деньги, так как уже успел забыть, сколько их осталось.
– На экскурсию по бухте хватит, – усмехнулся моряк, искоса поглядывая на меня.
– А до Ялты? – спросил я.
Через десять минут мы отчалили, вышли из бухты в открытое море и поплыли мимо мыса Херсонес, где среди руин возвышался одинокий колокол, и его редкий, наполненный глубокой тоской звон разносился над морем. Я пристроился на мокром, обшитом ледерином сиденье под брезентовым навесом, положил под голову рюкзак и, убаюканный мерным рокотом мотора и легкой качкой, уснул.
Глава 23
Агония
Продрогший от сна и моря, я сошел на берег, когда уже было за полночь. Теплые кварталы города еще содрогались от музыки, еще метались в них разноцветные огни, и пестрой рекой двигались толпы отдыхающих. Я влился в нее, прошел несколько улиц и свернул в кафе. Официантка поставила посреди стола кувшинчик с чахлым цветком, затем – перечницу с солонкой и салфетки. Еще через минуту – тяжелую черную пепельницу. Спустя некоторое время положила передо мной меню. Она уделила моему столику уже так много внимания, что я, по идее, должен быть сытым и пьяным. Но голод только усиливался. Официантка принесла тарелку и приборы, завернутые в салфетку. Но и это не помогло. Я терпеливо ждал, глядя на поток людей.
– Водку нести? – спросила официантка.
– А еда у вас бывает?
– Еда?
За соседним столиком уместилось никак не меньше десяти молодых людей. Разговаривали они тихо, совсем неслышно, сблизив головы к середине стола, как заговорщики. Но смеялись очень громко.
То ли сон на катере заморозил мои желания, эмоции и мысли. То ли я непроизвольно оттягивал тот момент, когда просмотрю купленную за тысячу долларов кассету. Не надо сейчас терзать себя тяжелыми мыслями и вопросами. Надо расслабиться. Полностью заполнить собой эти несколько минут, не загадывая, чем будут заполнены следующие.
Мне принесли отбивную на ребрах и мисочку салата. Это кафе открылось недавно, здесь мы с Ириной не были. А вот на набережной мы исходили все. Компания за соседним столиком еще раз взорвалась смехом и дружно поднялась. Загремели стулья. На опустевшем столе осталась стоять дюжина бокалов. Человек странно устроен. Для смеха и компаний душа должна быть соответствующим способом подготовлена. Я представил себя среди этих веселых молодых людей. Наверное, я не понял бы ни слова из того, что они говорили. Не понял бы их желаний, интересов и увлечений. Я чувствовал бы себя среди них, словно среди марсиан.
Я попросил принести мне коньяку и кофе. Сознание прояснялось. Возвращались
До верхней дачи я добирался пешком. Идти по ночному городу было легко и приятно. С гор стекала живительная прохлада. На черное небо взобралась луна, и под кипарисами легли длинные тени. Город был мне родным, знакомым до малейших деталей. Мне казалось, что я не был в нем слишком долго и за время моего отсутствия очень многое здесь изменилось. А главное – все вернулось на круги своя. Все плохое осталось на знойном пустыре, застроенном дачными домиками. А здесь царствует доброта, сонная лень, доброжелательность и веселье. Где-то недалеко, в зеленом квартале, мой дом отражает в темных окнах яркую луну. Где-то, увитый виноградником, словно наряженный в карнавальное платье, стоит дом Ирины, и моя подруга сейчас крепко спит, и каждый редкий прохожий хорошо знает и любит ее, наслышан о нашей многолетней дружбе и желает нам счастья и любви…
Как хорошо верить в это! Каким безумным обвалом счастья наполняется сердце, если всего на долю секунды забываешь о страшной правде и веришь, что все здесь, как прежде. Вот оно, счастье – осознавать, что все, как прежде. Почему же раньше, когда это «прежде» было настоящим, я не испытывал такого умопомрачительного блаженства?
Наконец под торжественный стрекот цикад я добрался до верхней дачи. Я открыл ржавый замок, зашел во внутренний дворик с маленькой экзотической кухней, к которой, как лепестки цветка, были пристроены фанерные комнатушки. Крыши здесь не было, ее заменял пластиковый навес, который протекал во время сильных ливней. Аскетическая запущенность царила здесь, но тут, как нигде, хотелось сесть в шезлонг, зажечь уютную настольную лампочку и читать исторические романы, что я частенько делал в прежней, счастливой жизни. На эти скромные апартаменты никогда не покушались воришки, и в одной из комнат уже несколько лет стояла старенькая видеодвойка с запыленной решеткой вентиляции, потускневшим экраном и вульгарно-резким звуком.
Я погладил кота Степана, который, приветствуя меня вздернутым кверху пушистым хвостом, невесть откуда вышел, отдал ему половинку отбивной на ребрышке, подготовил бумагу и карандаш, сел в кресло напротив экрана, отрегулировал звук и цветовую насыщенность. Я готовился к работе обстоятельно, как если бы передо мной сидел очень важный свидетель, который собирался многое рассказать мне.
Экран вспыхнул, замерцал, по нему побежали косые полосы, и вот появилось изображение: сцена под сферической аркой, затылки зрителей, неестественно– красные шторы по углам, похожие на кровавые водопады, и человек, стоящий посреди сцены. Камера дрожала в руке оператора, изображение смазывалось… Наезд. Сцена приблизилась, дрожащий человек увеличился в размерах, и я узнал в нем Алексея с наклеенными кручеными усами. Я сделал звук погромче. Шум, помехи, и сквозь них знакомый мне высокий голос:
– …что есть добро и зло? Вечное, неразрывное сплетение, вонзающееся подобно штопору в пространство человеческого бытия! Лаокоон, борющийся со змием! Спираль ДНК, в которой собрана вся история злых и добрых деяний человечества…
Я устроился в кресле удобнее. Алексей шпарил как по написанному. Язык у него был здорово подвешен. Зрители слушали его затаив дыхание. Но вот где-то захныкал ребенок, минутой позже со своего места поднялся одутловатый мужчина, на лице которого была написана невыносимая тоска по пиву, прошел по ряду, отдавливая людям ноги, и через дверь вырвался на свободу.