Необычайные похождения Севы Котлова
Шрифт:
Сева! То есть получается, что это писал я. А я на самом деле этого никогда не писал! В чем же тут дело?
— Я сперва и сам удивился немного, — сказал Нытик. — «Почему, думаю, Котелок стал писать печатными буквами?» Но потом вспомнил, что ты уже писал мне однажды такими же точно буквами.
— Я?! Когда? Это ты мне писал печатными буквами, а не я тебе.
— Нет, ты мне! Ты-ты! Ты-ы-ы! — как-то очень решительно и обиженно заныл вдруг Витька. — Я ведь ту записку тоже храню!
Он помчался в класс и прибежал оттуда через минуту, победно размахивая белым листком.
Мы
— «Дорогой Витя! Я ничего не могу объяснить тебе подробно, но только знай: я расторгаю наш „священный договор“! Теперь я буду готовить письменные уроки сам. Каждый день сам! И ты делай сам. Это необходимо! Ни о чем меня не спрашивай. Я тебе сейчас ничего не могу объяснить. И вообще не разговаривай со мной целых пятнадцать дней с момента получения этого письма. Если только заговоришь, нам обоим плохо придется. Потом все объясню. И почему пишу печатными буквами, тоже объясню! Твой верный друг Сева».
— Но ведь я получил точно такую же записку! — воскликнул я.
— От кого?
— От тебя! Не притворяйся! Ты же писал?
— Не ври-и. Я ничего не писал…
— И я ничего не писал.
— Значит, кто-то… — таинственно прошептал Витька.
– …прислал нам с тобой одну и ту же записку, но только подписал ее разными именами! — закончил я.
— Покажи свою, — все еще не веря мне, потребовал Витька.
— Я разорвал ее.
— Ах, разорва-ал?..
— Ты мне не веришь?! Клянусь… клянусь… — Я никак не мог придумать, чем бы таким поклясться. — Клянусь… Чтоб мне ни разу в жизни в кино не попасть! До самой смерти!
Витька даже вздрогнул от такой страшной клятвы.
— Я верю тебе…
— Так ты, значит, поэтому от меня и отворачивался?
— И ты тоже из-за этой записки?..
— Ну да!
Ох, и здорово нас кто-то одурачил! Заставил нарушить «священный договор», а чтобы мы не могли договориться друг с другом и выяснить что к чему, заставил нас отворачиваться друг от друга. И печатными буквами записки написал, потому что сообразил, что я знаю Витькин почерк, как свой собственный, и он мой так же. Хитро придумано! Это уж действительно какой-то «великий комбинатор» изобретал! Но кто он? Кто он такой? А самое главное, откуда он мог узнать еще вчера обо всей этой истории с задачками?
Ведь о ней не знал никто, кроме меня. Никто на всем белом свете! С ума сойти можно!
Мы с Витькой только затылки чесали.
Мимо прошел Толя Буланчиков.
— А-а! Друзья встречаются вновь? — сказал он. — Это очень хорошо: дружба, знаете ли, дороже всего на свете!
Но мы даже не обратили на Буланчикова никакого внимания.
Наконец я пришел в себя и сказал:
— Теперь восстановим наш договор! Ладно?
— Не зна-аю… — протянул Витька. — Мне даже немного, как бы это сказать… понравилось, что ли…
— Что тебе там поправилось?
— Ну, самому, как бы это сказать… задачки решать. И отвечать потом как-то приятнее. Я вот сегодня… И Софья Романовна похвалила: «Молодец», — говорит.
— Ну ладно! Мы об этом еще подумаем, — перебил я Витьку, Потому что об этом и в самом деле стоило
17 декабря
Сегодня председатель совета отряда Толя Буланчиков поручил мне зайти домой к Володе Каталкину и помочь ему по арифметике, Володя уже целых две недели не ходит в школу. У него какая-то очень странная болезнь: воспаление среднего уха. Я до сих пор думал, что у всех людей только по два уха — и оба крайние: одно — левое, а другое — правое. Но, оказывается, у нас есть еще третье ухо — среднее. Только мы его не видим. Вот оно-то как раз у Володьки и болит…
Сегодня после уроков я отправился к Каталкину. Он живет в старинном одноэтажном домике. А домик стоит в небольшом садике за забором. Я, когда вижу такие дома, так всегда думаю: здесь вот, наверно, жил до революции какой-нибудь важный барин, князь или даже граф. И по утрам к подъезду подкатывала тройка, а на козлах сидел бородатый кучер и лихо натягивал вожжи. А лакей вскакивал на запятки. И один вот такой граф занимал целый дом, сам ничегошеньки не делал и только своих дворовых гонял с утра до вечера. А сейчас в доме живут, может быть, внуки этих дворовых и крепостных. А граф удрал за границу и работает где-нибудь в Париже официантом в ресторане. Мне почему-то кажется, что почти все дворяне, которые за границу удрали, стали там официантами…
На доме Володьки Каталкина — какие-то старинные кренделя, которые, как я узнал, называются вензелями. И две буквы внутри этих вензелей: "Б" и "К".
Это, наверно, инициалы князя или графа, который проживал когда-то в этом доме.
От забора на дорожку падают ровные полоски: темные и светлые. Шагая по этим полоскам, я добрался до калитки. Но только стал открывать се, как вдруг отскочил от забора и даже одной ногой в сугроб провалился. Во дворе я увидел огромную серо-белую немецкую овчарку. Я ей, наверно, чем-то не поправился, потому что она стала громко лаять и с самым зверским видом рваться мне навстречу.
Собака была, конечно, привязана к столбу, но не цепью, а какой-то очень ненадежной веревкой. Веревка натягивалась прямо как струна, и казалось, вот-вот оборвется. А надо сознаться, что я с раннего детства боюсь или, лучше сказать, остерегаюсь собак. И недаром! Когда я был еще в детском саду, меня тяпнула за ногу такая же вот огромная серая немецкая овчарка, и я потом целый месяц ходил на уколы. Помню, живого места на моем животе не осталось.
«Уж лучше поищу другую калитку», — подумал я. Обошел кругом вдоль забора.
Но никакой другой калитки не было. Тогда я стал звать Володю. Я кричал, а собака в это же самое время лаяла, да еще ветер подвывал ей вовсю — так что Володя меня не услышал.
Я еще походил, походил вдоль забора, захотел есть, замерз и поплелся домой.
Володька ведь завтра еще не собирается в школу, так что я успею оказать ему свою товарищескую пионерскую помощь. А собаку они, может быть, завтра в комнату заберут или привяжут понадежнее цепью какой-нибудь. Вот позвоню Володьке по телефону и попрошу, чтобы привязали. Хватит с моего живота уколов!