Необычные новеллы
Шрифт:
– А что, если сгорят предохранители, или свет отключат, или что-нибудь сломается?- не терял я надежды всё обратить в шутку.
– Всё это мало вероятно, но если ты боишься...
Вот это да! Понарассказывал тут мне детских сказок, да ещё и поддевает!
– Я согласен! Отправляемся в прошлое, в 37-ой год, в самый разгар репрессий в стране! Или, может, ты боишься?
Профессор хмуро пробурчал:
– Как хочешь, можно и в 37-ой. Но если ты там начнёшь благодарить товарища Сталина за наше счастливое детство, то я тебя задушу.
Дальше всё получилось как-то само собой. Мой друг включил телевизор, настроил его на место назначения или, точней
– Совсем обнаглели! Напились как свиньи и разлеглись возле самого обкома. И это в канун двадцатилетия великой революции!
– Куда их, в отделение или вытрезвитель?- спросил второй милиционер.
– Я думаю... Ты посмотри!
Милиционер распахнул мой пиджак, и они с ужасом уставились на мою футболку. На ней, переливаясь яркими красками, красовался национальный флаг США.
– Шпионы!!!
Не успели мы с другом опомниться, как у нас отобрали преобразователь и одели на обоих наручники. Преобразователь они, вероятно, приняли за секретное оружие. Через минуту подъехал фургон с надписью "хлеб" и нас (в прямом смысле слова) забросили в него. Профессор что-то безнадёжно лепетал о перестройке, демократии и гласности, а я жалел, что плохо учил английский язык - можно было прикинуться иностранцами.
Положение наше было плачевным: мы в тридцать седьмом году, в наручниках, в подвале НКВД с обвинением в шпионаже, и без преобразователей! Допрашивал нас следователь солидный, в очках, упитанный и лысоватый. Он был очень похож на Берию, но спросить как его зовут, я постеснялся. Он сидел за дубовым столом, недоумённо вертя в руках преобразователь. Не поднимая на нас глаз, он очень спокойно спросил:
– По чьему приказу, когда и как вы готовили покушение на товарища Сталина?
Что мы могли ему ответить? Что товарищ Сталин умер ещё до нашего рождения, а следовательно, готовить покушение мы на него не могли? В данной ситуации, это было глупо, а потому мы упорно молчали, завороженно глядя на преобразователь. Нам было достаточно до него дотянуться, нажать кнопку - и всё бы закончилось. Но до стола было несколько шагов, а по бокам стояли двухметровые охранники.
– Значит, не желаете отвечать,- без всякого грузинского акцента сказал следователь.
Он деловито открыл сейф, намереваясь положить в него наш преобразователь. Мы с Профессором поняли, что у нас остался только один шанс. Взглянув друг другу в глаза, мы одновременно рванулись к столу... Кто-то ударил меня по затылку. Потемнело в глазах. В темноте я услышал выстрел. Затем наступила полная тишина...
...Я
В дверь позвонили. Это был почтальон, он принёс письмо. Письмо наверно было очень важным, раз он не бросил его в почтовый ящик. На нём виднелась гербовая печать, что придавало большую солидность и значимость. Профессор вскрыл конверт и стал читать письмо. Вдруг лицо его побледнело, ноги стали подгибаться, листок в руках нервно подрагивал. Я бросился к другу, усадил его на стул. Затем, сбегав на кухню, принёс стакан воды. Профессор пил большими глотками, в промежутках судорожно прихватывая воздух. Наконец, отдышавшись, он встал и сказал мне:
– Садись и читай, а я принесу воды.
Когда он ушёл, я развернул листок. На нём была отпечатана фамилия, имя, отчество моего друга, а ниже сообщалось что он, репрессированный в 1937 году, реабилитирован и полностью оправдан (посмертно)!
Я понял, что дома меня ждёт точно такое же письмо...
Наш город
Наш Город живёт своей обычной жизнью. Жизнь в нём не то, чтобы очень хорошая, можно даже сказать, что жизнь в нём - плохая, но люди продолжают жить и утешать себя мыслью, что будет ещё хуже.
Нельзя сказать, что Городом никто не руководит. Можно даже сказать, что руководят все. В городе есть Совет Старейшин, Правительство Полного Безразличия, Парламент Народного Изгнания, Чрезвычайный Комитет по Разделению Города. Надо отметить, что такие руководящие органы имеются на каждой улице и, даже, в нескольких Особо Суверенных Домах.
В Городе есть свои президенты. Их, правда, больше чем надо, но гораздо меньше чем хотелось бы. Переизбираются они так часто, что в народе говорят: "Мимолётное видение непризнанного гения".
Кушать в Городе уже нечего. Руководители, не найдя коренных отличий между предпринимателями и спекулянтами, объявили войну и тем и другим. Война велась до полного освобождения прилавков от товарной массы. В Городе нет даже бананов, хотя Город уже трижды провозглашался Банановой Республикой.
Преступный мир Города гибнет прямо на глазах - воровать стало нечего. За прошедший год, в связи с полным отсутствием денег, уровнялись доходы всего населения, что привело к Социальной Справедливости и Всеобщему Равенству, о чём так долго мечтали вожди нашего Города. Они объясняют отсутствие денег приближающимся коммунизмом, при котором, как известно, денег не бывает. Как говорится: за что боролись - на то и напоролись.
Партии в нашем Городе появляются как грибы после дождя, а исчезают как утренний туман с приходом тепла. Многие жители Города состоят сразу в нескольких партиях, что увеличивает вероятность получения ими президентской должности.
Эмиграция населения прекратилась полностью. Тому есть две основные причины: первая - здесь нам делать нечего, там мы никому не нужны, и вторая - там где без нас хорошо, с нами будет плохо.
Жители нашего Города, проведя референдум, сменили главный лозунг "Где нет богатых, там нет бедных!" на лозунг "Где нет богатых, там все бедные!"