Необыкновенные приключения экспедиции Барсака
Шрифт:
Комендант округа Бамако полковник Сент-Обан».
Пока я лихорадочно списываю, Барсак продолжает изливать гнев:
— Это беспримерно! Дать нам всего двадцать человек конвоя! И как раз в то время, когда мы сталкиваемся с наибольшими трудностями. Нет, это так не пройдёт! В Париже мы посмотрим, одобрит ли Палата такое развязное обращение с её депутатом.
— А пока нужно повиноваться, — говорит капитан Марсеней; он даже не пытается скрыть печаль.
Барсак увлекает капитана в сторону, но у меня репортёрское ухо, и я хорошо слышу.
— Однако,
Капитан быстро отстраняется.
— Поддельный! — повторяет он. — Вы не подумали, господин депутат. К сожалению, нет никаких сомнений. Письмо снабжено официальными печатями. К тому же я служил под начальством полковника Сент-Обана и прекрасно знаю его подпись.
Дурное настроение извиняет многое. Я нахожу всё-таки, что Барсак заходит слишком далеко. К счастью, лейтенант Лакур не слышит. Это ему не польстило бы.
Барсак не находит ответа и хранит молчание.
— Позвольте мне, господин депутат, представать вам лейтенанта Лакура, — говорит капитан, — и распрощаться с вами.
Барсак соглашается. Представление состоялось.
— Знаете ли вы, лейтенант, — спрашивает тогда Барсак, — причины, вызвавшие; доставленный вами приказ?
— Конечно, господин депутат, — отвечает лейтенант. — Туареги ауэлиммидены волнуются и угрожают нашим линиям. Необходимо усилить гарнизон Тимбукту. Полковник берет то, что у него под рукой.
— А мы? — возражает глава экспедиции. — Благоразумно ли уменьшить наш конвой?
Лейтенант Лакур улыбается:
— Это не причинит никаких неудобств. Область абсолютно спокойна.
— Не говорите, однако, — возражает Барсак. — Министр колоний говорил в Палате, и губернатор Конакри подтвердил, что берега Нигера являются местом очень тревожных событий.
— Это было когда-то, — отвечает лейтенант Лакур» продолжая улыбаться, — но теперь об этом нет и речи. Это старая история.
— Однако мы сами могли констатировать… — настаивает Барсак и рассказывает лейтенанту о наших приключениях.
Но тот не смущается.
— Видите ли, — говорит он, — незнакомец, смущающий вас больше, чем следует, по-видимому, очень маленькая персона. Как! По-вашему, он хотел преградить вам путь и не придумал ничего другого, чтобы вас остановит? Это несерьёзно, господин депутат!
Так как это собственное мнение Барсака, он не знает, что возразить.
Капитан Марсеней приближается.
— Позвольте мне, господин депутат, проститься с вами, — говорят он.
— Как? Так скоро?! — восклицает Барсак.
— Так нужно, — отвечает капитан. — У меня формальный приказ. Я должен отправиться в Сегу-Сикоро и Тимбукту, не теряя ни часа.
— Выполняйте же приказ, капитан, — уступает, протягивая ему руку, Барсак, у которого волнение укрощает гнев, — и будьте уверены, что вы уносите с собой наши наилучшие пожелания. Никто из нас не забудет этих дней, проведённых вместе, и я уверен, что говорю от имени всех, выражая
— Спасибо, господин депутат, — отвечает капитан, искренне взволнованный.
Он прощается с каждым из нас поочерёдно и после всех, разумеется, с мадемуазель Морна. Я украдкой подсматриваю за ними.
Но я напрасно любопытствую. Все происходит необычайно просто.
— До свиданья, мадемуазель, — говорит капитан.
— До свиданья, капитан, — отвечает мадемуазель Морна.
Больше ничего. Но для нас, знающих, в чём дело, эти простые слова имеют смысл, какой обычно им не придаётся. Мы понимаем, что они равносильны двойному формальному обещанию.
Так понимает их и капитан: его лицо сияет. Он берет руку мадемуазель Морна, почтительно целует её, удаляется, вспрыгивает на лошадь и становится во главе своих людей. В последний раз он приветствует нас, потом поднимает саблю, и отряд отправляется крупной рысью. Мы не без смущения провожаем их глазами. Через несколько минут они скрываются из виду.
И вот мы остаёмся с лейтенантом Лакуром, его двумя сержантами и двадцатью волонтёрами, о существовании которых час тому назад и не подозревали. Приключение развернулось так быстро, что мы все ошеломлены. Теперь надо вернуть себе спокойствие.
Ко мне спокойствие возвращается достаточно быстро. Я взглядываю на наш новый конвой, чтобы познакомиться с ним. И тут происходит любопытная вещь: при первом брошенном на них взгляде меня пробирает дрожь — у них вид людей, с которыми я не хотел бы встретиться в тёмном уголке!
НОВЫЙ КОНВОЙ
(Из записной книжки Амедея Флоранса)
В тот же день, вечером. Нет, я не хотел бы встретиться с ними в тёмном углу, и, однако, я с ними в зарослях, а это несравненно хуже.
Такое положение в моих глазах полно очарования. Сознавать, что близко опасность, и не знать, в чём она; напрягать ум, чтобы, разгадать, где она скрывается; держать глаза и уши настороже, чтобы отразить готовящийся удар, не зная, откуда он придёт, — нет ничего более возбуждающего. В такие часы живёшь самой напряжённой жизнью, и эти ощущения далеко превосходят удовольствие пить кофе со сливками на террасе «Наполитена» [39] .
Ну! Кажется, я опять увлекаюсь. Не играет ли со мной воображение скверной шутки, показывая мне бандитов, тогда как, без сомнения, мы имеем дело с самыми обыкновенными стрелками? А письмо, подлинное письмо полковника Сент-Обана? Письмо меня смущает, согласен, но ничто не может изгладить впечатления, которое произвели на меня новый конвой и его командир.
39
Одно из парижских кафе.