Неоднажды в Америке
Шрифт:
Уже перед самым выходом Илэйна – опять эта Илэйна! – повернулась ко мне и спросила:
– Мег, а почему ты всё время молчишь?
– В каком смысле? – смутилась я.
– В каком, в каком, сама знаешь в каком. Мы тут всю подноготную, а про тебя по-прежнему ничего не знаем.
– Илэйна, да отстань ты от Мег. В другой раз. Домой пора, – вступается Анна.
– Да нет, она права, – говорю, – просто мне вам рассказать нечего. Это у вас такая жизнь интересная, на стыке двух культур. А у меня скучно всё – обычная благополучная американская семья. Ну, с папой нелады, но это мелочи, у кого проблем нет? И никуда не уезжала никогда, и замуж по любви вышла, и…
– А что случилось, почему вы развелись? – Правильно, это Илэйна, кто же ещё?
– Мы не разводились. Он погиб в аварии полтора года назад.
– Ой,
– Илэйна, ну нельзя же так. – Это Джуди.
– Да нет, что там, давно надо было объяснить, просто как-то всё недосуг. – Я пытаюсь загладить неловкость. – Вы извините, что я всё время молчу, просто мне гораздо интереснее вас слушать. Это совсем другой мир…
Они топтались в коридоре, ожидая лифта. Я уже собиралась закрыть дверь, но Анна вдруг повернулась ко мне:
– Мег, а ведь если бы не ты, нас бы тут не было. Забирали бы детей из школы, здоровались бы вежливо и разбегались. Ты нас за уши втащила в этот круг. Спасибо тебе.
– Да ну перестань, Анна, мне же с вами интересно. Это вы… такие, а я… так…
А они вдруг повернулись все, удерживая дверь лифта.
– Да, спасибо тебе. – Это Джуди.
– Спасибо, Мег. – Илэйна.
– Спасибо. – Сюзан.
Вошли в лифт и уехали. Стою как дура, глотаю слёзы. Надо ехать Мелани забирать.
Цвет воротничка
Ромка устроился на диване, а я свернулась калачиком в кресле напротив. Мы потягиваем красное вино и болтаем. Наши супруги остались на кухне, обсуждают проблемы финансовых рынков, а нам хочется поговорить о чём-нибудь, не относящемся к работе, вот мы и сбежали в гостиную, прихватив с собой бутылку и бокалы. Рома – муж моей подруги; мы редко видимся, и найти тему для бесед не так просто. Начинать разговор, как всегда, приходится мне.
– Ромка, как там Нью-Йорк поживает? Сто лет не была.
Он молчит. Простой, казалось бы, вопрос, можно коротко отшутиться и перейти к следующей теме. Только Ромка так не может. Он у нас серьёзный, на всё пытается ответить обстоятельно, лёгкая болтовня с ним невозможна. Я вздыхаю и собираюсь уже перевести разговор на другую тему, но он вдруг начинает говорить:
– Слушай, ты помнишь съёмки Южного Бронкса из «Международной панорамы»?
– Ага, помню. Горящие шины, выбитые окна, плетущиеся вдоль улиц наркоманы…
– Точно. Похоже на военные съёмки осаждённого города. Само собой, Пятое авеню нам в СССР не показывали, Центр Рокфеллера тоже.
– А почему ты заговорил про Южный Бронкс?
– А я там работал – первая работа в Америке. Лет так пятнадцать назад, даже раньше. Устроился рабочим по установке кабеля. Приехал по объявлению, а там владелец предприятия, негр такой огромный, говорит мне: «Я уже три года белого человека не видел». Представляешь?
– Нет. Он что, на метро сесть не может и в другую часть города поехать?
– Может, но зачем? У них там свой мир. Я у нас в группе единственный белый был. Ещё несколько пуэрториканцев, пара мексиканцев, несколько латиноамериканцев из других стран, а остальные чёрные, причём многие из Африки. Они меня сразу расспрашивать начали, кто я, откуда. «Я, – говорю, русский еврей». А они обрадовались чему-то. «Вот этот у нас – из Пуэрто-Рико, тот из Бразилии, я из Уругвая, те двое с Берега Слоновой Кости, а ты – еврей из России. Вот это я понимаю Нью-Йорк!»
– И как тебе там работалось?
– Прекрасно. Один за всех и все за одного. Я однажды аппаратуру какую-то сломал; надо было починить. Ребята подходят, спрашивают, в чём дело. Ну, я им объясняю, что законтачил что-то не туда, буду чинить. Мол, это моя проблема, не волнуйтесь. А они на меня так посмотрели: «If you have a problem, we have a problem». Руки в ноги, и за пару часов мы это дело починили. А один я бы целый день возился. В другой раз я купил у кого-то телевизор по дешёвке – двадцать семь дюймов в диаметре. Выволок из машины и уже собрался тащить эту махину на четвёртый этаж, как вдруг почувствовал, что телевизор ничего не весит. Оборачиваюсь – два огромных чёрных амбала берут мой телевизор и несут.
Я уже решил, что плакал мой телевизор, но потом узнал ребят: они в моей конторе работали. Я просто чёрных ещё тогда отличать не научился; они мне все были на одно лицо.
– А потом что?
– Что-что… Женился, надо было семью обеспечивать, а на семь долларов в час тут не попляшешь. Пошёл на программиста учиться, потом устроился в крупный банк и теперь такие деньги зашибаю, какие мне тогда не снились. Только люди… Ты знаешь, какие тут люди? Это ж дрянь людишки. Сижу с Майком и Питером. Майк уходит, Питер начинает мне про него гадости говорить. Приходит Майк, Питер уходит – тот же ушат помоев выливается на Питера. Ты ведь часть этой корпоративной культуры, ты ведь знаешь.
– Знаю-знаю, подсиживают друг друга как могут. И гадости друг о друге за спиной говорят – только держись. Не везде и не все, но многие и часто.
– Вот-вот. А знаешь, что было пару лет назад? О, это я тебе должен рассказать. Стою в центре Манхэттена в обеденный перерыв прямо перед своим банком, болтаю с ребятами. Мы все такие чисто выбритые, в костюмах и при галстуках, в дорогих ботинках – типичные «белые воротнички». Цвет нации. А мимо идёт толпа рабочих с какой-то стройки – все латиноамериканцы или чёрные, в комбинезонах своих, в касках, грязные, пыльные. И вдруг один из них отрывается от группы и бросается ко мне с распростёртыми объятиями. «Рома, – кричит, – Рома!» И тут я его узнаю – это тот парень из Пуэрто-Рико, с которым мы десять лет назад в паре ходили кабель устанавливать, с которым я в самые жуткие районы не боялся идти, с которым хоть на ледник, хоть в разведку не задумываясь. И я бросаюсь ему навстречу, и мы стоим посередине улицы и обнимаемся, хлопаем друг друга по спине, смеёмся, расспрашиваем о семьях и детях, обмениваемся телефонами. И только тут я замечаю, как на нас смотрят. Не только мои ребята с работы – пол-улицы остановилось. «Белый воротничок» из немецкого банка, в дорогом костюме и при галстуке, обнимается на улице с грязным – в буквальном смысле этого слова – латиносом в каске. С «синим воротничком». Столкновение миров. Было полное ощущение, что они такого никогда в жизни не видели – так таращились. Да и потом, когда мы уже распрощались, когда я нашим ребятам из банка всё объяснил, они всё куда-то в сторону смотрели и взгляда моего избегали. Ты понимаешь, вот эти крысы, к которым я спиной стараюсь не поворачиваться (нож воткнут и ещё повернут), эти вылизанные маменькины сынки нос от меня воротят за дружбу с парнем, который меня из страшных районов выводил, который за меня стеной стоял, которому я в любое время дня и ночи позвонить могу и он приедет. Брезгуют они. Если б там платили, как тут, вот не поверишь – бросил бы этот банк к чёртовой матери и ушёл бы обратно, в Южный Бронкс, к ребятам. Такая вот международная панорама.
Америка: политика, общество, иммиграция. О серьёзном
Утопия I,
или
С Интернационалом воспрянет род людской
Определить чью-то этническую принадлежность в США довольно сложно. Лучшие друзья моих сыновей – коричневого цвета. Выглядят они примерно одинаково. Не в том смысле, что похожи, а в том, что типаж один и тот же и оттенок коричневого почти идентичен. При этом друг старшего сына Кайл наполовину афроамериканец, наполовину белый. А друг младшего сына наполовину индус, наполовину белый, причём белый папа там еврей, поэтому мама-индуска приняла иудаизм и ребёнок исправно топает по иудейским праздникам в синагогу. Рядом с ним вышагивает ещё одна наша соседская девочка с типично азиатской внешностью. Мама – еврейка из Израиля, папа из Кореи. Папа там иудаизм не принимал, но согласился, чтобы мама выращивала детей в своей вере. У мамы (которая за корейца замуж вышла) есть подруга ирландских кровей, за углом тут живёт. Женщины, кстати, тоже одного типа – обе очень светлокожие и рыжие, с размаху и не определишь, которая еврейка из Израиля, а которая американка с ирландскими бабушками и дедушками. У ирландки муж… индус. И дочки – коричневые, того же типа, что и Эзра, который лучший друг моего младшего сына. Только они в католическую церковь ходят. А Кайл ходит в протестантскую.